Баламут

Следующие три с лишним часа мы мчались по лесу приблизительно в том же режиме, разгоняя живность, поднимая в воздух стаи птиц и нисколько не напрягались. Ведь вся наша группа жаждала крови, поэтому молилась о встрече с корхами, китайцами или, хотя бы, со зверьем с Той Стороны. Увы, как я ни вглядывался в окрестности чувством леса, не видел ничего крупнее лисы. А потом вы вынеслись к знакомому валуну, разогнали хищную мелочь, обгладывавшую кости звардов, и меня захлестнула очередная волна отчаяния.

С этого момента и до завершения мотаний «следопыта» я сидел на земле, невидящим взглядом смотрел на ублюдочный камень и вспоминал Татьяну. При этом настолько сильно ушел в себя, что не контролировал происходящее в округе и не реагировал даже на обращения. В результате пришел в себя только после того, как почувствовал прикосновение к колену, сфокусировал взгляд на Шубине, обнаружившемся напротив, и не сразу понял, что он мне говорит:

— Ратибор Игоревич, мы закончили. Мой человек подтвердил все ваши слова. Более того, осмотрев место вашего боя с китайцами, заявил, что Марина при всем желании не смогла бы найти более подготовленного проводника.

Я равнодушно пожал плечами, так как моя подготовка не позволила заметить момент удара тенетами праха и позволила убить Свайку.

— А еще я расспросил рейдеров и узнал, что вы потеряли единственную подругу. Я вам сочувствую, и клянусь Силой, что этот ублюдок проклянет день, когда решился поднять руку на наших близких и родных!

— Думаю, он уже начал… — невесть с чего признался я. А когда во взгляде мужчины появилась злая надежда, объяснил, что имел в виду: — Целительница «Девятки» въехала ему по морде и, кажется, прикрыла этим ударом какое-то плетение.

— Можете сказать фамилию этой особы, чтобы я смог ее достойно отблагодарить?

— Громова. Мария Матвеевна. Она любила мою Таньку, как родную дочь, и сейчас наверняка сходит с ума от горя.

— Так же, как мы с вами… — выдохнул Владимир Игнатьевич, сел на землю, повелительным жестом отправил весь народ куда подальше и попросил рассказать о последних днях жизни Марины.

В тот момент, когда он озвучивал эту просьбу, в его глазах стояли слезы, и я не смог ему отказать. Хотя понимал, что каждое воспоминание о ее прошлом будет напоминать о Смирновой и рвать в клочья и без того израненное сердце. В общем, первый образ не мог выплеснуть словами чуть ли не полминуты. Потом потихоньку разговорился и на заметил, как вывернул душу наизнанку. Да, в конечном итоге сообразил, что Шубин «подтолкнул» меня каким-то навыком школы Разума, но мне было все равно — все время, «проведенное в прошлом», я был с Татьяной!

Не зацепил и вывод, сделанный этим мужчиной после завуалированного допроса:

— А ведь вы неплохо разобрались в характере Маришки, на самом деле ее зауважали, заботились о ней в разы больше, чем об остальных «туристах», и на самом деле сделали все, чтобы ее откачать!

Я промолчал, вытер рукавом мокрое лицо и покосился на ненавистный камень.

— За двумя первыми жертвами моего ублюдочного зятя идти планируете? — не унимался Шубин.

На этот вопрос я ответил:

— Нет. Они заслужили только презрение.

— Тогда давайте собираться в обратный путь…

…Обратный путь запомнился отдельными фрагментами. Хотя нет, не так: всю дорогу от места последнего боя до место временного захоронения Свайки я чувствовал себя ожившим куском льда — не произнес ни одного слова, не среагировал ни на один силуэт в области сканирования чувством леса и не «сопровождал» разумом ни одно свое действие. Не разговорился и после того, как вывел группу к замаскированной яме с тремя телами — молча убрал в сторону дерн, абсолютно бездумно вытащил из перстня лопатку и на какое-то время сосредоточился на ее мерных взмахах.

Потом, кажется, отмахнулся от предложения Якоря поручить переноску Свайки ее сослуживцам. Нет, раскладные носилки, протянутые им, все-таки взял. Но, уложив на них Смирнову и вцепившись в ручки, не выпускал их из рук до самой Стены, хотя «вторые номера» периодически менялись. Потом как-то сразу оказался в морге, под целительским корпусом форта, вроде, как кого-то посылал далеко и надолго, а потом на пару с Марией Матвеевной обмыл Татьяну и приставил к запястью кисть, невесть как оказавшуюся под рукой. Следующий фрагмент — одевание тела в ту самую белую футболку с алой вставкой, какие-то трусики, юбочку и босоножки — дался настолько тяжело, что не передать словами. Видимо, поэтому промежуток времени между подкрашиванием губ и перемещением в крематорий выпал из памяти целиком. Зато запомнился последний поцелуй в холодный лоб, слезы в глазах Громовой и гудение пламени в тот момент, когда в него заезжала домовина.

Как я оказался в «Мануле» — не знаю. Помню лишь, что пришел в себя на водительском сидении с подаренным браслетом, зажатым в правой руке, и обнаружил рядом с собой Тверитинова.

Слава богу, он просто молчал, невидящим взглядом уставившись в одну точку. Не шевелился, наверное, значительно часа два или три. А когда я смог заставить себя разжать пальцы и убрать браслет в бардачок, повернул голову, посмотрел мне в глаза и задал вопрос из одного слова:

— Почему?

— Я на Базу. Он выгорит. Подождет возвращения тут.

— Сможешь сюда вернуться?

На эту тему я, кажется, не думал, но ответ нашелся сам собой. Причем озвучивал его я, не чувствуя и тени сомнения в правильности принятого решения:

— Я вернусь только за ним. И улечу в Большой Мир. Ибо от Зоны и форта тошнит, а Таня считала, что мне туда надо.

— Что ж, может, так будет действительно лучше… — немного подумав, заявил он, пообещал отправить «те самые данные» на сервер обновления в понедельник утром и ссыпал мне в ладонь знакомые кольца: — Приезжал Пахом. Подходил к тебе с соболезнованиями, но ты его не услышал. Попросил передать — в них, вроде, материалы, срочно требующиеся твоему деду.

— Спасибо, отнесу… — буркнул я, привычно нацепил кольца на пальцы и снова замолчал.

— К тебе подходил и Шубин. Перед началом кремации… — через какое-то время продолжил ротмистр. — Но как-то понял, что тебе не до него, взял у меня номер твоего комма и сказал, что наберет через неделю-полторы. А еще предложил Громовой стать Слугой его рода, получил согласие и ждет ее в самолете.

— А она ждет меня, чтобы проститься? — спросил я.

— Ага. Она, как и ты, больше не может тут находиться.

— Ладно, я к ней загляну. Как соберусь с духом.

Виталий Михайлович понимающе кивнул и потянулся к ручке своей двери. А потом спохватился и озвучил еще одну мысль: — И последнее: я созвонился с родичами Свайки и сообщил о ее гибели. Меня переключили на главу ее рода, а тот, выяснив самый минимум подробностей, отключился и, как вскоре выяснилось, развил бурную деятельность. Вышел на начальника гарнизона и вытребовал официальное свидетельство о смерти. Затем связался с начфином, переслал ему пакет документов, подтверждающих его право претендовать на ее накопления, и пролетел: оказалось, что она завещала их тебе. Причем оформила это волеизъявление через какого-то очень дорогого юриста, так что Смирновы гарантированно пролетят с любыми попытками что-либо оспорить. Зато наверняка захотят выкатить тебе претензии: этот самый дед уже набирал меня, задавал вопросы и был послан, но, по моим ощущениям, не успокоится.

— Она говорила, что родичи у нее те еще твари… — угрюмо буркнул я. — Мне эти деньги не нужны, но им их не отдам. Из вредности.

— И правильно… — согласился со мной Тверитинов, выбрался из машины, попросил заглянуть к нему перед отлетом в Большой Мир.

Я пообещал, посидел в «Мануле» еще немного, потом отнес ключ-карту и комм в свой ДОС, чтобы они не погибла смертью храбрых под давлением магофона с Той Стороны, и отправился в соседнее здание. А через несколько минут подошел к двери одного из немногих жилых блоков, в которые заглядывал в гости, и оказался втянут внутрь. Хозяйкой, дожидавшейся моего прихода.