Страница 6 из 17
… замолкаем и мы. Слышен только скрип полов и тяжёлое дыхание. Всё будто перед дракой… а нас почти в два раза меньше, и это не детские гимназические драки, в которых редко заходит дальше сломанных рёбер и носов.
Перед нами портовые и железнодорожные рабочие — взрослые, матёрые мужики из низов общества, многие из которых прошли войну. Для них поножовщина — обыденность, а профсоюзная борьба за свои права означает стычки с полицией и штрейкбрехерами, после которых десятки людей оказываются в госпиталях, а нередко и на кладбище.
« — Дело пахнет погромом» — деловито сообщил внутренний голос, обзавёдшийся по такому случаю еврейским акцентом.
Вон, здоровенный парняга, как две капли похожий на Вилли Хаапасало, разминает шею, не отрывая взгляда от Олафа, и на простоватом лице его прямо-таки написано желание «втащить» чужаку. Коренастый, белесый докер с широкими скулами и явной примесью лапландской крови, хрустит кулаками и смотрит на меня, на рюсся…
… обошлось. По крайней мере — пока. Позже, вероятнее всего будет ох как весело! Особенно русским… веналайнен… рюсся…
На улицу, застёгивая пальто, я вывалился с облегчением — лучший бой тот, который не случился. Было за что драться, и то сто раз подумал бы…
… мельком успеваю заметить, что глаза у финнов нехорошие. Мы не переиграли их, не передавили взглядами. Они просто ждут… чего-то. Отмашки, наверное! Когда точно будет ясно, что — можно! Вот тогда они всё припомнят… всем… и не факт, что именно нам. Просто — припомнят. С процентами.
— Красная сволочь! — один из моряков оставляет за собой последнее слово, захлопывая дверь с видом победителя. Хельсинки действительно «красный» город, равно как и почти все крупные города Финляндии. Не большевистский, нет… ну да какая к чёрту разница! Левые эсеры, анархисты и прочие — одна сволочь[iv]! Но ах как зря он это сказал…
Воздух на улице сырой, невкусный, пахнущий железнодорожными мастерскими, портом и дымом недалёких пожаров. Но после табачного угара не могу надышаться, и дышу чуть ли не до боли в лёгких, насквозь пропитавшихся табачным дымом.
Под ногами мокрый снег, грязный, многажды перемешанный сапогами и ботинками, с промоинами воды, в которой плавают островки рыхлого льда. Скользко, сыро, ветрено. На улице горит единственный тусклый фонарь, но кое-где светятся окна, и в общем, ориентироваться можно.
Олаф с товарищами, оскальзываясь, уходя вдаль, не оглядываясь. Несколько десятков метров, и они скрылись из вида.
Гулко ухают пушки, следом слышно пулемётное стакатто, трещат выстрелы из винтовок, что-то рвётся вдали, и снова слышны выстрелы артиллерии.
— Корабельные, — закуривая, со знанием дела говорит один из моряков, прислушиваясь к звукам редкой канонады, — шестидюймовая ухнула!
— Русский Флот, — согласно кивает механик, и остальные соглашаются с ним. Да собственно, больше и некому… а у меня аж зубы сводит. Как всё это не вовремя!
Во время Февральской Революции матросики в Хельсинки-Гельсингфорсе поддались р-революционному угару и левацкой пропаганде, и изрядно сократили количество офицеров на кораблях. Цифры называют разные, да и интерпретация события отличается порой диаметрально.
Одни увидели в этом происки вражеских разведок и в подтверждение своей версии ссылаются на опыт Французской Революции, когда британские агенты руками местной сволочи изрядно ослабили французский флот. Сперва — убив лучших офицеров, а после — устроив гонения аристократии, которой среди флотских всегда было полно.
Другие говорят, что морские офицеры, которых озверевшая матросня сбрасывал с кораблей на лёд, топила в полыньях и вешала на реях, вполне заслужила своей участи. Дескать, остальных-то не тронули! Нормальных.
А убивали, дескать, только «дантистов» и любителей закручивать уставные гайки, подводя служивого человека под трибунал за всякую мелочь. Ну и интендантскую сволочь, их-то всегда есть за что!
Чёрт его знает… Но верно то, что насытившись крови, матросы вернулись на корабли, где и сохраняли какое-никакое, а подобие нейтралитета, неся донельзя странную службу и не вмешиваясь в дела Княжества Финляндского, отныне независимого государства.
Большевики, меньшевики, социал-демократы… но более всего — обычные анархисты, признавшие власть Петрограда ровно в той степени, в какой она их устраивала. А теперь, значит, вмешались в Гражданскую Войну чужой страны…
— Как всё это не вовремя! — непроизвольно вырывается у меня вслух.
— Если начала бить корабельная артиллерия русских, — постоянно затягиваясь, начинает грузный механик с именем Петер Ульрих.
… а у меня закладывает уши от подавляемой ярости. Русские! Снова русские! Не красные! Не взбунтовавшиеся матросы-анархисты! Русские! Притом наверняка, зная сущность анархизма, в боях принимаю участие далеко не все, возможно даже — меньшая часть.
« — А отвечать за это, как всегда, будет народ… Весь, — бьётся у меня в голове, — И никому, ни в какие времена, не будет интересно, как всё обстояло на самом деле!»
Тем временем на горизонте начало всходить солнце, и небо окрасилось в цвет сырого мяса. Ветер принёс химический запах гари, и снова донёсся звук пушечных залпов.
— Уходить надо, пока не поздно, — постановил Петер Ульрих. Я думаю иначе… но какого чёрта?!
Оставаться здесь, одному, с горничной с лошадиной физиономией и тем широкоскулым, с примесью лапландской крови, может быть опасней, чем уходить в рассвет в воющий город!
Забежав наверх, быстро одеваюсь и подхватываю чемодан на спину, приспосабливая его парусиновыми лямками. Получается какое-то подобие рамочного рюкзака, притом даже вполне сносное. В левую саквояж, правая в кармане, сжимает «Браунинг» и бегом-бегом-бегом вниз по лестнице!
К чёрту Финляндию! К чёрту всё! Это ещё не настоящая Европа!
[i] Веналайнен — нейтральное название русских в Финляндии.
[ii] Народные дома в Финляндии были аналогичны подобным заведениям в других скандинавских странах. Находились под контролем СДПФ и осуществляли образование, просветительство и культурную деятельность «среди рабочего населения»
[iii] Как мне любезно напомнил один из читателей, не только ртутью. К тому времени уже придумали Сальварсан (на основе мышьяка), передовое для того времени лекарство, хотя и с массой побочных эффектов.
[iv] Напоминаю, что ГГ не автор, и что у ГГ, помимо недавнего противостояния с красными, говорит испуг, отсюда и эта злоба.
Глава 2 Рюсся, чухна и Весёлые старты
— Рюсся… — скалит крупные, лошадиные, отродясь нечищенные зубы скуластый финн с лапландской кровью, привалившись к входной двери. Нехорошо щерится, ножичком финским поигрывает, а вокруг — рожи. Финские, что характерно. Недружелюбные.
А у меня спину оттягивает чемодан, и дружественных рож вокруг — нет, все на улице, ждут. Надеюсь…
Быстро прогоняю ситуацию в голове: сбросить чемодан, выхватить «Браунинг»… нет, не успеваю ничего! Не помню точных цифр, но на расстоянии до трёх метров нож эффективней пистолета. Быстрее.
Ни-че-го… бьётся в висках, и все остальные мысли пропадают, остаётся только угрюмая решимость умереть не в одиночестве, а захватив с собой как можно больше финнов. Успею… и наверное, даже не одного.
В левый рукав проваливается нож, тычась рукоятью в ладонь. Правая готова разжаться, отпустить саквояж и… сколько ни успею, а все — мои!
— Рюсся, — снова скалит зубы финн.
— Чухна, — скалю зубы в ответ, и мне, чёрт подери, смешно! Губы сами раздвигаются в улыбке — той самой, на зависть всем гаргульям с собора Парижской Богоматери. Меня сейчас будут убивать, это же так смешно! Играем в гляделки… я вижу его зрачки, прожилки глаз, время замедляется…
Меня обступили тесней, слышу смешки, разговоры на финском, а потом внезапно…
— Веналайнен… — склонил голову скуластый страж Врат, отступая в сторону. Он не боится, нет… это что-то другое. Уважение к сильному противнику? Не знаю…