XVII. Наваррец

На первом этаже дома, где жил д'Артаньян, располагалось питейное заведение с весьма любопытной вывеской «Папаша Джозеф», изображавшей жизнерадостного толстяка в поварском колпаке.

У дома наискосок через перекресток на кортах сидел какой-то тип и, приспустив штаны, испражнялся. Парижане проходили мимо, не обращая на него ни малейшего внимания. Тьфу на вас, Европа, мать вашу! Колыбель цивилизации!

Я привязал лошадь, надеясь, что ее не сопрут, пока я нахожусь внутри, и зашел в помещение, сплошь заставленное лавками и длинными столами. В дальнем углу прямо за столом спали двое пьяниц, более посетителей не имелось.

Сам папаша Джозеф оказался далеко не столь довольным жизнью, каким был нарисован на вывеске. Толстяк с красным лицом, маленькими недобрыми глазками, в засаленном фартуке, он вынырнул откуда-то из недр помещения и весьма недружелюбно поинтересовался:

— Чего изволит господин?

— Хм… как вас там, папаша Джозеф, мне сказали, что у вас квартирует господин д'Артаньян. Я желаю его видеть!

— Квартирует, — подтвердил трактирщик. — Он снимает комнату на втором этаже. В той стороне лестница, подниметесь по ней и стучитесь в первую дверь. Он вроде бы дома. И прошу напомнить ему, что он оплатил только одну неделю, а нынче уже вторая подходит к концу!

Я резко схватил его за грудки и притянул к себе. От папаши Джозефа разило чесноком и гнилыми зубами. Рана в боку стрельнула болью, от этого я только сильнее разозлился.

— Ты что это, мерзавец, решил, что я, шевалье де Ла Русс, буду спрашивать у другого дворянина и благородного человека о презренных деньгах? — и, видя, что моя тирада произвела должное впечатление, добавил по-русски: — Тебе пиздец!

Великий и могучий, как обычно, подействовал должным образом. Толстяк затрясся всем телом и начал заваливаться назад. Я брезгливо отпустил его, папаша тут же развернулся и припустил от меня со всех ног. Чтобы не разбрасываться угрозами попусту, я успел отвесить ему волшебный пендель, придавший изрядное ускорение его телу. Трактирщик, сметая на своем пути столы и лавки, улетел куда-то в угол, закатившись под стол к пьяницам, и там притих.

Со стороны лестницы, ведущий на второй этаж, раздался негромкий смех и легкие аплодисменты.

Я повернулся и увидел юношу, спускавшегося по лестнице. Был он жилист и смугл, как испанец, среднего роста или чуть выше среднего, порывистый в движениях, с острыми чертами лица и хитрым взглядом. Одет он был небогато в некогда зеленые, а ныне выцветшие штаны, давно вышедший из моды потрепанный колет и берет вместо шляпы, но держался с таким достоинством и апломбом, словно одевался в гардеробе самого принца Конде. Вылитый кавказец, спустившийся с гор и считавший, что все вокруг ему должны. Истинный гасконец, дикий горец. От образа Михаила Сергеевича он отличался так сильно, как только возможно. Разве что баскский берет был похож.

Самое главное — не негр, хоть и слегка смугл лицом, а то благодаря всем этим новейшим трендам в кинематографе, я уже начал было сомневаться в этническом происхождении гасконца.

— Браво! Его стоило проучить. Этот тип постоянно требует у меня денег, а ведь я ему уже трижды повторял, отдам все с лихвой, как только разбогатею. Уверен, это случится весьма скоро! Слышал, вы искали меня? Я — д'Артаньян.

Говорил он с сильным акцентом.

— Рад, что сумел вам помочь, сударь. Мое имя де Ла Русс. Меня просили передать вам привет от Мари Мишон.

Лицо д'Артаньяна затуманилось, и меня посетила внезапная мысль, а точно ли именно с матерью гасконца водила дружбу герцогиня? Разница в возрасте, конечно, приличная, больше десяти лет, но когда это останавливало горячего горского парня, да и де Шеврез — та еще штучка и в отличной форме. Опять же, откуда-то она знала, что д'Артаньян прибыл в Париж и даже где он остановился. Не получилось ли так, что коварная герцогиня попросту свела двух своих любовников, а сама со стороны будет наблюдать за развитием ситуации. Вполне в ее стиле.

— Как поживает милая Мари? Все ли у нее в порядке?

— Насколько я знаю, все хорошо. Довольно скоро она будет в Париже и обязательно навестит вас. Собственно, и мне необходимо будет с ней встретиться. Не знаете, сдает ли папаша Джозеф еще пару комнат? Я обещал Мари, что остановлюсь здесь.

— К сожалению, все его свободные комнаты заняты мной, — покачал головой д'Артаньян, снимавший лишь одну комнату, но любящий немного приукрасить. — Но я с удовольствием окажу вам эту любезность. Вы можете остановиться у меня, это меня нисколько не обременит. Друг Мари — мой друг!

— Благодарю и с радостью принимаю ваше предложение, но я вижу, вы куда-то торопитесь? — я кивнул на дорожную одежду д'Артаньяна и плащ, накинутый на плечи.

— Кстати, — хитро улыбнулся гасконец, — а не окажете ли мне ответную любезность? Мелочь, но вы меня очень выручите.

— Что угодно! Деньги? — я потянулся было к кошельку, но д'Артаньян остановил меня жестом.

— Нет, любезность иного рода. Видите ли, у меня намечается драка с некими господами, но их двое, а я — один. Я хотел было попросить прогуляться со мной за компанию одного своего знакомого, но не смог застать его дома, а время не терпит. Так что, если вас не затруднит…

Японский городовой, опять дуэль! Интересно, это мне так везет или благородный человек в Париже, несмотря на все запреты, дня прожить не может, чтобы не проткнуть кого-нибудь куском железа?!

Я тяжело вздохнул. Д'Артаньян заметил это и оценил по-своему.

— Вы отказываетесь? — спросил он, нахмурившись.

— Тысяча чертей! Разумеется, я согласен! — ответил я, и лицо гасконца прояснилось.

— Как вы сказали? Тысяча чертей! Любопытно, надо будет запомнить. Пойдемте же, де Ла Русс, до назначенного часа осталось не так много времени, по дороге я все вам расскажу…

Мы вышли на улицу. Моросил легкий дождь. К счастью, за это время мою лошадь не угнали местные лихие люди, и она спокойно стояла там, где я ее оставил.

— Ого, да вы верхом! Это хорошо. К несчастью, у меня в данный момент нет лошади, но нам не слишком далеко. Влезайте в седло, шевалье, а я побегу рядом!

Я не стал спорить, рана в боку все еще болезненно напоминала о себе при каждом моем неосторожном движении.

Так мы и двинулись, д'Артаньян — чуть впереди, показывая дорогу, я прямо за ним. Гасконца нисколько не смущал такой способ передвижения. Видно, несмотря на гонор, он привык к скудному существованию, но не смирился с ним.

— Понимаете ли, любезный де Ла Русс, обедал я давеча в одном местечке, — пустился между тем д'Артаньян в объяснения. — Нет, не у попаши Джозефа, его стряпней только крыс травить. В приличном месте. А там за соседним столом обедали еще двое. И, вы не поверите, они говорили по-немецки! Словно псы тявкают! Га-гав! Гав-гав! Это у нас-то, в самом сердце Франции! Нет, я сам этот язык не понимаю. Что я, собака? Но опознать — опознал. Я им и говорю, причем, очень вежливо, мол, господа германцы, не изволите ли изъясняться на человеческом наречии, данным нам Господом Богом. А они, представьте себе, имели наглость отказаться! Более того, посмеялись надо мной! Они посмели заявить, что я сам-то говорю не по-французски! Дело кончилось тем, что мы договорились в два часа пополудни встретиться на природе, подышать совместно свежим воздухом.

— А вас не беспокоит эдикт о запрете дуэлей? — спросил я, с любопытством выслушав эту замечательную историю. Тем смешнее она звучала, что из-за акцента, я сам не всегда до конца понимал, что говорит гасконец. Это, очевидно, и имели в виду немцы. Но одно я понял точно — характер у него был не сахар.

— Не думаете ли вы, что Его Величество запретит своим честным слугам убить пару тевтонцев? — искренне удивился д'Артаньян.