Страница 2 из 5
Кратчайшая история (1922–1991)
Когда я, будучи еще аспиранткой, впервые приехала в Советский Союз накануне пятидесятилетнего юбилея Октябрьской революции, мне и в голову не могло прийти, что я окажусь в числе исследователей, которым придется писать его некролог в год ее столетия. Продолжительность жизни СССР чуточку не дотянула до стандартных 70 лет, что немного больше ожидаемой продолжительности жизни советского гражданина, рожденного в конце советской эпохи (67 лет), которая была почти в два раза больше ожидаемой продолжительности жизни человека, рожденного на ее заре.
Историки по самой своей природе склонны представлять события так, будто они были неизбежны. Чем лучше объяснение, тем увереннее читатель, что другого исхода быть не могло. Но в моей «Кратчайшей истории…» я к этому не стремлюсь. Я считаю, что в человеческой истории предопределенности не больше, чем в составляющих ее судьбах отдельных людей. Все и всегда могло обернуться иначе – это касается и случайных встреч, и глобальных катаклизмов, и смертей, и разводов, и пандемий. Конечно, в случае Советского Союза мы имеем дело с революционерами, которые, следуя Марксу, считали, что история у них под контролем и что они в общем и целом знают, чего ожидать на каждой стадии исторического развития. В советской терминологии слова «случайно» и «стихийно» всегда были оценочными: они обозначали явления, которые, согласно Плану, вообще не должны были иметь места; но они же являлись одними из самых распространенных слов в советском лексиконе. Те же самые революционеры-марксисты, приверженные идее подчинить человеческому планированию природную и экономическую среду, в октябре 1917 г. пришли к власти – к собственному изумлению и вопреки своему же теоретическому анализу – практически случайно.
Парадоксов в советской истории, которую я собираюсь изложить, предостаточно, и не вызывает сомнения, что отчасти эти парадоксы – результат убежденности революционеров, будто в марксизме они обрели универсальный инструмент исторического анализа. К примеру, марксистская теория учила их, что общества разделены на антагонистические классы, у каждого из которых есть свои политические представители, и что их партия – первоначально большевистская фракция Российской социал-демократической рабочей партии, а с 1918 г. Российская коммунистическая партия (большевиков) – представляет пролетариат. Иногда это было так, иногда нет, в зависимости от обстоятельств, но в любом случае это утверждение чем дальше, тем больше теряло смысл: вскоре после того как эта партия взяла власть, стало понятно, что основной ее функцией поддерживавшие ее рабочие и крестьяне считают обеспечение вертикальной мобильности (процесса, не описанного в марксистской теории).
Теория гласила, что новое многонациональное Советское государство кардинально отличается от старой многонациональной Российской империи (несмотря на то что границы их в значительной мере совпадали) и что центр его не может империалистическим образом эксплуатировать периферию – потому что империализм, по определению, является «высшей стадией капитализма» и социализму он полностью чужд. Как мы увидим далее, это представление, особенно в первые десятилетия, было более реалистичным, чем может показаться на первый взгляд; впрочем, нетрудно понять, почему жители неславянских регионов на периферии чувствовали порой, что жизнь под контролем советской Москвы не очень отличается от жизни под контролем императорского Санкт-Петербурга.
Отношение Запада к советской системе как к «тоталитарной» не задумывалось как комплимент. Но с советской точки зрения это вполне можно было принять за похвалу, отражающую самовосприятие коммунистической партии как всезнающего лидера, который прокладывает уверенный курс вперед, опираясь на научное планирование и держа под контролем каждую мелочь. Множество «случайных» изменений курса и «стихийных» отклонений от него были попросту несущественны в рамках этой грандиозной схемы, хотя в моей «Кратчайшей истории…» они сыграют важную роль. Конечно, люди, жившие в Советском Союзе, не считали их несущественными, и расхождение официальной риторики с жизненным опытом снабжало обильным материалом характерный для СССР жанр политического анекдота, который бурлил где-то в глубине общества неумолкающим дерзким комментарием. Контраст между «в принципе» (дежурная советская фраза, моментально вызывающая недоверие, наподобие «откровенно говоря», frankly, на Западе) и «на практике» был одной из популярных тем таких анекдотов. Другой была марксистская концепция диалектики, гласившая, что социально-экономические явления, такие как капитализм, заключают в себе свою же собственную противоположность (в случае капитализма – социализм). Заимствованным словом «диалектика» называли философскую идею, взятую из трудов Гегеля, но благодаря обилию обязательных занятий по «политическому просвещению» об удивительной способности диалектики объяснять явные противоречия знало большинство советских граждан. Вот, к примеру, выдающийся образец советского анекдота о диалектике:
В чем разница между капитализмом и социализмом? Капитализм – это эксплуатация человека человеком, а социализм представляет собой его противоположность.
Марксистские прогнозы неизбежного краха капитализма, на смену которому придет социализм (вспомним бестактное заявление Хрущева: «Мы вас похороним!»), утешали советских коммунистов, которым приходилось бороться с «исторической отсталостью» России, чтобы превратить ее в современное, промышленно развитое, урбанизированное общество. К началу 1980-х гг. им это более или менее удалось. Мощь и статус СССР признавал весь мир. Существование «советского человека» не вызывало сомнений; он обрел близких родственников в социалистических странах Восточной Европы, несколько более неудобную родню в Китае и Северной Корее, а также почитателей в странах третьего мира.
Карикатура Е. Гурова, посвященная Дню Советской армии (23 февраля 1978 г.). На ней изображен английский лорд, который все никак не оправится от провала британской интервенции в Россию в период Гражданской войны[2]
Затем, в ходе одной из самых зрелищных и неожиданных «случайностей» в истории Нового и Новейшего времени, отнюдь не капитализм, а как раз советский «социализм» рухнул, уступив место тому, что по-русски называют «диким капитализмом» 1990-х гг. На свет свободы, моргая с непривычки, вышли 15 новых государств – преемников СССР, в том числе Российская Федерация, причем все, включая русских, громогласно жаловались на эксплуатацию, которой подвергались в Советском Союзе. «Чем был социализм и что будет дальше?» (What Was Socialism, and What Comes Next?) – ставила резонный вопрос статья, которой американский антрополог Кэтрин Вердери прокомментировала распад СССР; ее заглавие отражает тот факт, что в бывшем советском блоке внезапно стало неизвестным не только будущее, но и прошлое. На вопрос: «Что будет дальше?» – ни один благоразумный историк отвечать не станет. Вопрос: «Чем был социализм?» – может быть адресован политическим философам, которые станут искать ответ в канонических текстах, но я пойду другим путем – путем историка-антрополога. Что бы социализм ни значил «в принципе», нечто, нареченное в 1980-е гг. неуклюжей формулой «реальный социализм», сложилось в Советском Союзе «на практике». Перед вами его история от рождения до смерти.
Глава 1
Создание Союза
Предполагалось, что русская революция станет началом революционного пожара по всей Европе. План не сработал, и все ограничилось революционным государством в России – Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой (РСФСР) со столицей в Москве. Но волнения – с самыми разными исходами – охватили и нерусские регионы Российской империи. Прибалтийские провинции выбрали независимость; Царство Польское вошло в новообразованное польское государство. Однако к концу Гражданской войны, разразившейся после Октябрьской революции, на ряде других территорий образовались – часто не без помощи Красной армии нового революционного государства – свои собственные советские республики.
2
«Шестьдесят лет прошло, а все покалывает». Е. Гуров, журнал «Крокодил», № 6, 1978 г.