Майами в Туркестане

Сыр-бор, у парня паника, потом истерика чуть не до слёз. Сжалился сержант, признался, что стянул штык-нож и со злости бросил в дальнее очко, там, мол, на дне он и покоится! Сортир имел шесть соединённых одним общим говноотводом отсеков с лоханями; тенято засучил рукава и ринулся щупать патрубки – ножа нет! Вернулся к сержанту: нет ножа! Литвиненко давит смех: нож, скорее всего, смыло в следующее очко! Дневальный снова бросается в нужник – результат аналогичен! И так шесть полноценных бросков ко всем шести будуарам…

Прощупав толчок семнадцатой роты, боец опустил руки и начал припадать в состояние полного безволия, но дотошный доктор не унимается. Сдерживая слезу, подводит, где ещё пошарить, чтобы полностью увериться: «Нож наверняка пролетел вниз! Айда в шестнадцатую!»

Над героем ржали три этажа казармы, но результат оказался магически действенным: дневальные перестали расслабляться в наряде, стояли на тумбе как стойкие оловянные солдаты и языческие идолы – моргнуть боялись!

Другой раз некий волюнтарист выбросил в очко вехотку, которая всосалась внутрь и заткнула слив канализации. Вместо, чтобы выудить, другой недотёпа из числа дневальных взялся решить вопрос сходу – выбить пробку с использованием лома. И бахнул так, что вровень потолка нижнего этажа проломил штуцер основного канала.

Насквозь… На сгибе сточного колена… Катастрофа!

По поводу вывода из строя канализационного стока чрезвычайно занервничал старшина Владимир Петрович – на его плечи возложили сложнейшую задачу восстановления говнотока. В течение недели семнадцатая рота не могла пользоваться туалетом по прямому назначению и всем составом бегала опорожняться в ценнейшее бригадное инкогнито, отдельно спрятанное произведение неизвестного зодчего – общий солдатский туалет.

Размещалось отхожее место впритык спортгородка. Стратегический объект был замаскирован унылой бетонной коробкой, вполовину зарытой в грунт. Бункер мог без ущерба выдержать оборону через узкие щели бойниц под потолком, а в мирное время служил объектом подпугивания притормаживавших в обучении курсачей. Солдат извечно стращали уборкой сего гуманитарного столпа.

Санация фортификационного бастиона выполнялась удачно залетевшими и особо отличившимися организмами, которых от лица командования дружины награждали лёгкими необременительными работами под предлогом «за выдающиеся успехи в боевой и политической»…

Как же много разбросано в стране подобных пристанищ, внутренним наполнением вызывающих рвоту…

Ну и к месту байка адская про говно солдатское:

Хавайте, пацаны!

Разгар лета 1986 года. Курсанты 17-й роты Бакшаев, Саксин, Золотуха, Бояркин и ещё кто-то во время перерыва в занятиях вышли на воздух, присели в тени нависшего тутовника. Достали пачку «Примы», прикурили цигарки.

Свежий воздух не понадобился. Сидят, зобают, кольца пускают. И в тени жарковато, но солнечные лучи отсечены кроной, а ветерок волной окатит – вообще лафа…

С прохладой принесло запахи кулинарии, анисовый аромат выпечки щекотнул по носам. Засвербело сладкого, будто пряников не рубали отроду. До чипка секунда ходу, решили заслать гонца. По карманам нашуршали мелочи, «золотой пяткой» выбрали Золотуху. Убежал. Высмолили по сигарке. Золотуху не видно. Нетерпение зашкаливает…

Вот бежит: на вытянутых руках держит панаму полную гостинцев. Из преград на пути канава. Боец благополучно перемахивает, а метрах в пяти незаметный канализационный колодец, едва не до краёв полный натуральными фекалиями. Заторы, похоже. Золотуха летел на всех парах, но перелететь открытый люк не суждено – за панамой не приметил, оправдался. Плюхнулся со всего маха, утонул по грудь. Брызги взрывом, мат-перемат, и… о чудо: руки удержал снаружи, даже гостинцы не разлетелись.

Как сподобился – нечистая случаем ведает…

Выбрался, подходит, принося на себе запахи отходов жизнедеятельности человека и болотной гнили. Гостинец подаёт, головёнку воротит: «Хавайте, пацаны!»

Парни ржали. Их тошнило. Через тошноту надрывали животы, но ржали без остановки: поверх карамели, печенья и пряников красовались аккуратные коричневые говешины, привнесённые сюда брызгами фонтана…

Щедрец

С момента как суровая пясть военкома Волкова дёрнула меня из родительского гнезда едва ли оперившимся птенцом, прошло полтора месяца. Перья отвердели, стало понятно, летать придётся, опираясь на что есть. Домашние привычки грезились лишь в проблесках снов, и вот под Новый год извещение на посылку… Щедрый гостинец на старославянский праздник «щедрец» – аки сказка!..

Первые недели до присяги зовутся «карантин», считаются адаптационными. Циркадные ритмы приходится сопрягать с климатом, распорядком дня, физнагрузками и малопригоднным в пищу харчем. Пережёвывание гадости притупляет вкусовые сенсоры, а изменённый метаболизм низводит любое удовольствие от насыщения. Постоянное чувство голода и поточная горечь изжожной слизи становятся привычной, и ты реже вспоминаешь семейные застолья с дурманами бабушкиной выпечки. В животе беспрестанно бурлит и жмёт, призывая заполнить хоть чем, рецепторы впадают в бесчувствие и тут камуфлет из родных краёв! Не иссохнуть бы от слёз радости!

Посылка в армии – мероприятие уровня взвода. По ушам ходил говорок, посылки перетряхивают на предмет неуставных вложений, поэтому перечень требований заставляли сообщать родителям. Помню, скоропортящиеся продукты под запретом, во избежание поноса или иных кишечных инфекций, также запрет жидкостей категории закрученных компотов и соков. Видно случаи были, перемешивали со спиртом, самогоном и иными соединениями органического синтеза. Голь на выдумки хитра!

Посылки в армии в одну харю не жрут. Эта процедура шлифована поколениями: начать дербанить гостинцы предлагается сержантам. Хозяин шарит вложенные письмена, после чего передаёт замку. Замок с комодом берут что вкуснее, но не наглеют. Остатки возвращают хозяину, который по уму делится с прочими голодающими. Содержимое посылки я свалил на стол, в течение долгих пяти секунд конфеты исчезли в желудках. Воспитание коллективом обязывает к единственному решению – жмотов не жалуют. И командир исподтишка смотрит повадки бойца – запоминает, какие черви подчинённого гложут…

Гостинец собрал отец исходя из воспоминаний. Служил он поваром, представления о щедротах солдатского харчевания имел, слепо веруя, что прошедшие четверть века не принесли солдатской пайке изменения. Но как бы не старался батя разнообразить ассортимент, облизнулся я неполной пачкой печенья да парой шоколадных конфет родной Сормовской кондитерской фабрики.

Письма в посылке не было. Забыл родитель вложить записку, хотя в первых посланиях педантично науськивал премудростям солдатской жизни, недодумывая, что азы я изначально схватил, а набираться опыта нужно совершая свои ошибки, пускай и бездумно повторяя чужие. Житие раскрывает, следовать чужим советам накладно вдвойне – каждый должен лопухнуться самостоятельно.

Новый год в учебке, как прочие вечеринки отмечался исключительно сержантским составом. Если посылки никто не дождался, на базар, либо стихийный расклад лавок за Красноармейским шоссе вблизи ресторана Дустлик (дружба), под вечер гонял колядовать самый сметливый из сержантов. Закупка харчей к значимому событию курсантам доверялась редко, ибо доля наколядованного могла быть неосознанно сожрана ещё на месте покупки.

Когда через законное увольнение, а чаще самоволом, «золотая пятка» – так называли гонца, затаривался фруктами, лепёшками и самсой. Именитый портвешок Чашма принимался без прикрас и одобрительными овациями.

Курсантов отбивали в такие вечера сурово, воинство спало как битое. Солдаты давили массу, не мешая сержантам, но были и такие, кто отмечал в одиночку. Втихушку жуя под одеялом схваченный в столовой хлеб и засыпая в крошках. В расположении роты не шнырял даже наряд по роте – дневальных прилепляли к дверям и окнам, чтобы, не ровен час, залётный проверяльщик не похерил междусобойчик. Лишнее рыло – как нож в спину!