Майами в Туркестане

Сержанты уже успели напугать, что наряды по роте страшны, тяжелы и нещадны настолько, что вешайся сразу даже не пытаясь проверить. За две недели я ни разу в нарядах не бывал и совсем уж не загонялся попробовать. На следующий день рота заступала в общебригадный суточный наряд, где я захапаю хороший опыт по мойке посуды, но залететь на «тумбочку» до сей поры отдельного повода не случалось, а тут та самая оказия – после поднятых Сумановым нервов взгреть могли реально.

Неизвестно чем могла аукнуться политинфа, если бы сподобился ещё на какую-нибудь ересь – внимание организатора похоже что специально отвёл от меня кто-то из офицеров. Не знаю, осознанно ли был перенаправлен ход мысли политинформатора, позже Бояркин подозвал меня и срезал: «Никогда не шути с замполитами!» Резанул тою громовой ноткой, что озона не нашлось спросить почему. Шутить с офицерами я перестал надолго, а нарядом в тот день не наградился по счастливой случайности.

Связывать жизнь с армией иллюзиями не питал, и до карьеры военнослужащего пристрастие имел малое.

Столовка

Провиант – первейшая составляющая боеготовности войск! «Война войной, обед по расписанию!» – изрёк прусский король, а солдата неволить нет надобности. «Где щи, там и нас ищи!» – солдат воспринимает как данность…

Солдатская столовая это улей по образу пчелиного, и клиника, где иной щабунька (привереда в еде) становится всеядным. Свинина трескается с хрустом за ушами, строжайшие халяль и кашрут не преграда. Столовка обычное место для приёма пищи, скажете вы? «Пища» – смело, пока не отпотчуешь медок, вкушаемый нами на протяжении курса молодого бойца! Полный казан липового, да во главе стола, но там такая скверна – челюсть сводит спазмами от ощущения клея во рту! До сих пор, честное слово!

Правильное словцо в текст подмешал – «липового»! Видишь мёд, пробуешь – липа! Лекарственное деревце не причём, но каждый знавший рацион солдатской столовки курсант желал воспользовать мистифицированную осину, абы вогнать осиновый кол в грудину интенданта, так искусно портившего одну из двух радостей армейской жизни! Вторая сон, но его с лихвой подпарчивали сержанты…

Варился липовый мёд неправильными пчёлками варочного цеха посредством смешения едва уловимых вкусу ингредиентов, одним из которых угадывался картофель. Понимались и другие составляющие, убивавшие желание вкушать медок даже у извечно голодавших курсантов, потому подъедали всё, кроме опостылевшей сладости.

Называлось произведение воинской кулинарии не за зрительный образ, а вкусовые ощущения – клейстер! Сублимат картофеля, смешанный комбижиром и прогорклым маслом, разводился бульоном из несостоявшихся цыплят до жижицы амброзии. Полученная жидель текла с ложки вязкой струйкой словно «пища богов» и несла вкус крахмального клея для обоев. Извечно голодный боец попереливает месиво из ложки в плошку, сглотнёт безвкусную слюну и отодвинет соромную снедь в сторонку. Ежели не сморщится, неровно побухтит обязательно! Брр…

Кисельной консистенции размазня сваривалась пару раз съедобно, конечно, но куда более пригодной становилась после слива масла из казана и добавки хорошей пригоршни соли. Просолишь и обманывайся тем, что хаваешь картофельное пюре. Клейстер редко съедался полностью, а громоздкие баки отходов утилизировались поросями с подшефного свинарника и прочими домашними животными местного населения. «Куски» от хозобоза держали наподхват прирученных дехкан, практически мгновенно растаскивающих пищевые отбросы домашней скотине.

Интересно, неужели животные не гнушались объедками солдатской харчовки? Животный нюх на всякий загубленный продукт никакими приправами не обманешь?..

Но не всё настолько симпатично. Иногда издевались над нами щами, кашами, весьма приличными шулюмками и колоритным острым супцем с названием «харчо». Также скармливали гречишный помол, получающий некий смак после обильного просаливания. На проводах отец обещал, в армии вдосыть наемся шрапнели «дробь шестнадцать» – перловки, либо «кирзухи» – сечки! Вдосыть не наедался: крупа, проделы, коварный рис, от коего испускаешь газы при каждом приседании, или иные изюминки совращали, конечно, солдатскую утробу, но на память как клейстер они не легли. Интендант не ломался закупкой провианта, а с поваров какой спрос? Торта из нечистот не слепишь…

Зато, норма довольствия полагала двадцатиграммовый цилиндрик сливочного масла каждое утро, по выходным с варёным яйцом. Кусок пшеничного хлеба затирали маслом, поверх крошили яйцо, и этот вкуснейший бутерброд хавали со сладким чаем и великим удовольствием.

Обессилеть можно! В такие минуты я извечно юродствую любимой присказкой своих родичей близкого круга: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб!»

Помню, пара сартов на карантине включили дурака: «Моя твоя непонимай!» Их раскусили и зараз навтыкали: «Официальный язык команд и приказов каждый военнослужащий обязан знать, понимать и использовать в объёме, необходимом в уставном общении». Мало того, что их повыдернули с кишлаков, но и воспитывали в неведомых традициях. С командой «приступить к приёму пищи» они, как беспризорники, хватали по несколько кусков хлеба и грабастали масло, каковое в счёт! Видимо, в их семьях такое поведение принято нормой – большой семье еблом не щёлкают? Невежам проводили ликбез зуботычиной, хотя ребята оказались в большинстве понятливыми, а общий знаменатель деления харчей определился сам собой.

Вообще, сержанты нередко шманали бойцов на выходе из столовой, чтобы не ныкали хлеба и чего похавать под одеялом потемну. Пойманных назначали в наряд на мойку, превентивно подвергнув прилюдному наказанию.

Однажды уличили одного сарта хлебом на кармане! Бояркин надрючил весь взвод, поскольку в армии бытует неписаный закон: один за всех ест – все за одного отжима-ются! Поставил на взлётке табурет, водрузил залётчика и заставил жрать всухомятку буханку ржанухи. Пока солдат давился ломтями, взвод прокачивался через «упор лёжа». Мы отжимаемся – он зраки лупит! Мы цедим сквозь зубы: «Я твой дом труба шатал, падла!» – он жуёт, сучий потрох! Мы презрением: «Вешайся, сволота!» – он глотает, не жуя. Мы в крик: «Кутынгяске джаляб!» – он уже прихлёбывает соплями… Мы в бессилии лежим на полу – этот весь в слезах сглатывает последний мякиш. Вот это урок!

Вечерняя поверка, отбой. Сержанты слиняли «по делам». Наше время пришло! Бойцы организовались, следуя традиции, на голову возмутителя нахлобучили одеяло и выпестовали сполна. Его соплеменники тоже наискось не стояли – братство братством, но тормозов учить надо. Неуставные методы воспитания прознал ротный – стукачи подсуетились, а как ни старался, битого не вычислил. Узбек оказался плосколиц и чернее арапа, что не оставляло возможности высмотреть на его физиономии синяки.

В результате, хлеб переставали таскать даже чмыри. И даже окаменелое печенье местного производителя или карамельку «Снежок» янгиюльской кондитерской фабрики в дни праздничных чаепитий. Поджатая сроком годности, понимаю, неликвидная бакалея отпускалась со складов долгого хранения на утилизацию в учебные части…

Кстати, страстям еды вкушения: от стряпни солдатской столовой лично у меня мироточили зенки, памятуя мамины гуляши-гарниры или меню из столовой родного профтехучилища, где готовили в той степени лакомо, что обожраться хотелось инстинктивно. Что мы естественно и делали на протяжении трёх минувших лет обучения…

Моя шаражная девчоночья группа состояла человек из тридцати: шесть охламонов, остальные рукодельницы – малинник! Или розарий – тут уж кому как пахнуло!

Общепит училища строился пенитенциарно: мастак (мастер производственного обучения) выписывал талон с количеством человек в группе – на раздатке выдавали соответствующий порцион, наличие едоков не засчитывая. Девахи соблазнялись оберегами талий, куда без того, своё не брали, а мы потворствовали и цинично пользовались – легендарная 35-36 группа забирала всё! Само собою, парням доставалась львиная доля: мы сдвигали переполненные ястью столы, усаживались вокруг и без зазрения совести отдавались в жертву необузданному чревоугодию…