Выжить в Антарктиде

Вика тоже молчала. Она рассеянно следила за тюленьими стадами, оккупировавшими льдины, но мысли ее были совсем не о них. Юра был так близко, что она ощущала его запах – странную смесь лимона и корицы. Что это: одеколон? Средство для бритья? Стиральный порошок? Почему-то этот пустяк не давал ей покоя. Они почти соприкасаясь плечами, но Вика не отстранялась. И когда Юра осторожно потянулся и накрыл ее руку, лежащую на перилах, своей, Вика даже сквозь перчатку почувствовала тепло его жесткой ладони. Или ей хотелось так думать.

- Простите меня, пожалуйста, Вика. Но я честное слово не имею права разглашать чужие секреты, - тихо произнес Громов.

Вика коротко кивнула.

Она старалась примерить на себя идею не-одиночества и спрашивала себя, что с ней будет, если придется впустить в свой внутренний мир кого-то еще? Не ошибка ли это? Не обожжется ли она опять, доверившись совершенному незнакомцу? Близость для нее означала только одно: тепло. Тепло взглядов, отношений, слов… и тела. Поэтому, повинуясь глупому порыву, она вдруг отняла руку, стянула перчатку и под слегка удивленным взглядом Громова вновь коснулась его руки. Но та и впрямь оказалась теплой, хотя по своему обыкновению гляциолог всюду разгуливал без шапки и шарфа.

- Как вам удается не мерзнуть? – спросила она, расценивая этот факт как намек судьбы. Ее собственная кожа была холодной, и кончики пальцев даже слегка покраснели. Как и кончик носа (хотя она и не видела себя в зеркале, но догадывалась по внутренним ощущениям, заставлявшим украдкой шмыгать носом).

- Да разве это мороз? – легко откликнулся Юра. – Но вы-то точно окоченели. – Он обхватил ее ледяную руку обоими ладонями в попытке согреть. - Может, если вы налюбовались тюленями, вернемся под крышу? Или заглянем в кают-компанию. Вы же там еще не бывали? Там, правда, все время кто-то есть, но я вас с ребятами познакомлю. Они классные.

- И что мы там будем делать - сыграем в шахматы, как Кирилл?

- А вы играете?

- Да. А вы?

- Конечно. Знаете, как я на зимовках в эту игру поднаротел?

- А спорим, что я вам поставлю мат в первые же десять минут?

- Десять минут? Да ни за что!

- Проверим?

- Проверим!

*

Виктория Завадская

Однажды преподаватель сценического мастерства заявил им, студентам второго курса, что актер должен все пережить на собственном опыте.

- Опыт делает актера. Личный опыт, ну, и еще искра божья. Нельзя грамотно изобразить страсть, если никогда не любил. Нельзя достоверно обниматься с партнером на съёмочной площадке под прицелом камер, если никогда не спал с кем-то по-настоящему. Фальшь увидят все!

От этого человека стонал весь курс. Он не лез за словом в карман, не выбирал выражений и гонял студентов как сидоровых коз – жёстко и порой жестоко. «Кнутом и пряником» - это был его лозунг. Только пряники надо было заслужить, потому что под ними препод понимал исключительно хорошие оценки на экзаменах. На занятиях же постоянно царил террор.

Вике однажды досталось особенно крепко.

- Что ты дёргаешься?! – орал он. – Что ты шарахаешься от него?! Где огонь в глазах и дрожь в коленках?! Ты его любишь, понимаешь? Ты готова ему отдаться немедленно. Ты должна вожделеть, а не крутить динамо! Ты просто бездарь! Или непаханая целина, что настоящему артисту противопоказано!

Слышать подобное было и обидно, и несправедливо, и стыдно. Снимаясь в молодежном сериале, Вике приходилось играть любовь. Ничего особенного, конечно, метка там была 16+, но целоваться и обниматься ей доводилось регулярно. И никто не говорил, что она «непаханая целина», режиссера все устраивало.

Слова преподавателя засели в памяти. Может поэтому, а может из обычного любопытства, но когда у нее возник легкий намек на влюблённость, она пошла до конца.

Это был ее однокурсник, и они оба понимали, что ничего долговечного между ними нет и никогда не будет. Первый опыт был сам по себе неплох, но не породил в сознании Вики ни особой привязанности, ни понимания, что же такого особенного люди находят в сексе. Когда через полгода они с Матвеем расстались, это было спокойное, взвешенное расставание. Единственный существенный бонус, доставшийся Завадской, заключался в том, что она вроде как перестала «шарахаться от партнера».

Вторая ее любовь – художник, на выставку которого ее нечаянно занесло – обошелся ей куда дороже, хотя связь их продлилась всего три месяца. Николай или Ник, как он всем представлялся, сначала окружил ее невероятной заботой и праздником. «Моя муза», «богиня», «женщина всей моей жизни» - она слушала и верила. Любовником Ник оказался потрясающим, он научил ее ценить собственное тело, открыл ей такие глубины страсти, что Вика наслаждалась буквально каждой секундой, проведенной с ним вместе. Но идиллия длилась совсем недолго. Скоро начался кошмар, о котором без содрогания и вспоминать было нельзя. Николай оказался алкоголиком со стажем.

Поскольку ее родители никогда не злоупотребляли, Вика не знала, что это такое – жить с человеком, разрушающим себя под влиянием «зеленого змея». На момент их встречи он был «закодирован», но однажды сорвался и вошел в такое крутое пике, что не просыхал неделю. Когда он поднял на нее руку в первый раз, она простила его. Ник ползал у нее в ногах, вымаливая прощения, клялся и божился, что больше никогда, что опять «закодируется», что если она бросит его, он покончит с собой. Они помирились, и Ника хватило ровно на неделю. Это была еще одна – последняя- неделя блаженства. А потом все повторилось: батарея водочных бутылок на столе в мастерской, запах немытого тела, налитые кровью глаза и это страшное «Убью, с-сука!».

Вика сама не понимала, как нашла в себе силы уйти и не вернуться. Ей казалось, что она любила Ника, несмотря ни на что. Ее тело привыкло к нему, жаждало ее, но душа окоченела от лютого страха. Да еще обнаружилось, что она беременна…

Вика заканчивала учебу, стояла на распутье. Без нужных связей, без перспектив, даже без пресловутого распределения хоть как-то обеспечивающего занятость и существование, да еще с ребенком на руках, она неминуемо свалилась бы в нищету. Этой весной у мамы диагностировали агрессивную опухоль, и все средства и силы отца уходили на ее лечение. Младший брат учился в школе и был слишком мал, чтобы зарабатывать, и Вика просто не посмела бы вернуться в родительский дом без денег, без толковой работы, но зато с орущим младенцем. А больше идти ей было некуда. Поэтому она сделала аборт, выслушав попутно все, что думают о таких шалавах все встреченные врачи и санитарки.

Едва живая, Вика отыграла в дипломном спектакле (потом все говорили, что играла она бесподобно – с надрывом и неподдельным страданием на лице), сдала выпускные экзамены и занялась поиском хорошего места. С работой долго ничего не получалось, и она почти отчаялась, когда Бекасова все-таки пригласила ее пробоваться в антрепризе.

Все эти испытания дались Виктории настолько тяжело, что она до сих пор не пришла в себя. Она замкнулась, потеряла задор и совершенно справедливо считала себя не готовой к новым отношениям.

И все же рядом с Юрой ей становилось так уютно и спокойно, что ужасно хотелось начать все с начала...

За завтраком Вика явственно осознавала, что Громов в свою очередь пытается за ней наблюдать, хотя и не глазел на нее в открытую. Взгляд у него был вовсе не подозрительный, а, скорей, чуть виноватый и по-прежнему восхищенный. Но главное – без навязчивости и неприкрытого желания, чем часто грешили мужчины, стараясь добиться ее благосклонности.

Юре же, казалось, было достаточно находиться рядом, едва касаясь ее плеча своим. Как ни странно, но и Вике тоже было пока это вполне достаточно. Она просто наслаждалась тем покоем, что разливался в ее душе, когда Юра смотрел на нее. Ей нравилось, как быстро начинает биться ее сердце, как смущение борется в ее душе с удовольствием. Все это позабытое, изгнанное, но вдруг возродившееся ощущалось словно в первый раз.