Выжить в Антарктиде

[10] В древнеиндийской мифологии Сурья – солнце, которому поклонялись в Ведах, а также сам свет, исходящий из него. Сурья изгоняет тьму, болезни и врагов.

48. Пожар

Геннадий Белоконев

Ашор разбудил его часов в шесть утра, и Геннадий, с усилием продрав глаза, встал и, стараясь не шуметь, оделся потеплее. В окна струился блеклый свет – станция в это время суток пребывала в тени, и историк подозревал, что снаружи будет не очень весело. Борясь с зевотой (все-таки лег он с вечера очень поздно), Белоконев вышел на крыльцо и кивком поприветствовал Ашора, дожидавшегося, чтобы сдать пост.

– Подежурить осталось часа два, вряд ли больше, – сказал иллюзионист. – Скоро все проснутся. Вы, главное, приглядывайте за окнами. Недавно француз там чего-то копошился, шумел, но после опять затих.

– Вы спрашивали, чего он хотел? Может, ему что-то понадобилось.

– Потерпит, – сухо бросил Ашор. – Вот встанет Володя и займется им, а вы в одиночку не вздумайте его выпускать.

– Нет-нет, – заверил Белоконев, – я все понимаю.

– Вот, держите оружие. Умеете с ним обращаться?

– Я был на сборах, – сказал Геннадий, – нас учили. Тут где-то должен быть предохранитель… Он заряжен?

– Да, но патронов всего четыре осталось, – Ашор показал ему, как снимать с предохранителя пистолет, и с сомнением проследил за неловкими движениями историка. – Будет проще, если вы не станете его вытаскивать, даже чтобы припугнуть.

Если честно, Ашор подумывал не отдавать историку оружие, но в итоге смирился, понадеявшись, что за полтора-два часа ничего не случится. Его же решение оставить пистолет себе может вызвать ненужное подозрение, а все и без того на нервах.

– Не волнуйтесь, – Геннадий поспешил его успокоить, – я не стану, как мальчишка, им бахвалиться.

– Используйте его только ради того, чтобы поднять тревогу. Стреляйте в воздух. Или вообще не стреляйте, а кричите громче, я спать уже не собираюсь – услышу.

– Конечно, не волнуйтесь, – повторил Гена.

Ашор, окинув взглядом станцию в последний раз, скрылся за дверью. Белоконев же снова зевнул и, похлопав себя по щекам, дабы придать не проснувшемуся толком организму бодрости, побрел к лаборатории поверить француза.

Внутри радиорубки было темно и тихо. Сквозь узкие щели между досками Геннадий напрасно старался разглядеть, что там творится и где сидит Доберкур. Сделав вывод, что все хорошо, историк направился дальше – к недостроенным балкам, он намеревался совершить круг по импровизированной площади.

Со слегка заледеневших стропил сонно капала редкая капель. Шаги по твердой почве порождали эхо. Крепчающий ветер нес из долины заряды подсохшего серого песка, норовя запорошить глаза. В отдалении тоскливо поскрипывала лестница у лифта, почему-то сегодня ее стенания были слышны особенно хорошо.

Заглядевшись на размазанные по небу рваные космы белых облачков, Геннадий едва не споткнулся на разбросанных досках – и это наконец-то разбудило его окончательно. Он приостановился и, подумав немного, решился совместить приятное с полезным. На сегодня у него было запланировано изучение оставшихся «амбарных книг», и Белоконев рассудил, что не будет вреда, если он пристроится где-нибудь с бумагами на коленях.

– Если Доберкур полезет в окно, я все равно увижу, - успокоил он себя.

Набрав в лаборатории пухлую пачку рукописей, тетрадей и папок, Гена перетащил эти сокровища в центр площади и, для сохранности завернув их в кусок рваного чехла, засунул в пустую, вросшую в хлам и потому надежно зафиксированную бочку. Сам он выстроил себе что-то вроде уютного кресла, накрыв другим чехлом ящики, поставленные друг на друга. Сначала садиться на такой импровизированный трон было боязно, но, убедившись, что ящики не разваливаются под его весом, Гена повеселел и достал из бочки первый журнал.

Ветер мешал, дергая и загибая страницы, но Белоконев не сдавался. Это были записи профессора Соворотова – он узнал спутанный летящий почерк. Разбирать его было тяжеловато, но школьному учителю не привыкать. Гена погрузился в чтение, из которого его вырвал громкий звук упавшего предмета.

Белоконев вздрогнул и вскочил, вспомнив, чем еще должен заниматься. Зажав журнал под мышкой, он отправился к радиорубке и тщательно проверил все окна, подергал закрытую дверь и убедился, что доски надежно прибиты к раме.

На его возню среагировал Доберкур.

– Эй! Кто здесь? - из-за разбитого носа его голос звучал сегодня еще более гнусаво, чем обычно.

– А? – Белоконев переполошился. Он, честно говоря, не знал, как общаться с преступником и стоит ли это делать. На сей счет инструкций Ашор не дал.

– Гена, это вы?

– Что вы хотите? – решился Геннадий.

– Гена, мне очень надо выйти! Помогите мне!

– Я не могу.

– Мне очень надо, – не унимался Доберкур. – Я слишком долго терплю уже, а гадить в штаны не приучен. И комнату жалко. Поймите же, с нами женщины, я не смогу после этого смотреть им в лицо.

– Скоро все встанут... Володя встанет и решит этот вопрос.

– Поставьте себя на мое место! Вы же нормальный человек, в отличие от некоторых! Я даю вам слово, что не убегу и не причиню никакого вреда.

– Я не могу. Это запрещено.

– Я же не прошу меня развязывать или отпускать, просто дайте мне возможность решить деликатную проблему и не превратиться при этом в опустившегося дикаря.

– Ключи у Юры.

– Ну так спросите у него! Только побыстрей!

- Но он еще не выходил...

- По-вашему, это нормально, так унижать человека?

Белоконев тяжко вздохнул и пошел к кают-компании. К своему облегчению, он увидел Громова с полдороги. Юра скрылся за дверью туалета, и Геннадий стал неловко топтаться рядом, ожидая подходящего момента.

– Юра, там Доберкур просит, чтобы его выпустили! – выпалил он, едва Громов показался на ступенях.

– Кто бы сомневался.

– Ему надо в уборную.

– Пусть себе какую-нибудь банку найдет, там полно.

– А если этого не достаточно? Не стоит унижать человека, даже такого отпетого негодяя.

– Это вас Аня сейчас не слышит, а то бы она доходчиво все объяснила.

Но Белоконев остался принципиален:

– Я считаю, мы должны вести себя по-человечески. В замкнутом коллективе, на грани смерти это приобретает особенное значение. Нельзя опускаться и проявлять излишнюю жестокость. Даже к преступникам. Мне казалось, вы сами придерживаетесь подобной философии. В конце-концов, у нас есть оружие, мы можем постоянно держать его на мушке.

– Ладно, не читайте мне мораль, – Громов взлохматил пальцами шевелюру. – Вдвоем нам к Доберкуру лучше не соваться, он хитер и не известно, что на самом деле задумал. Выпускать его, конечно, глупо, но хорошо бы понять, чем нам это грозит. Давайте разбудим Володю.

Они пошли к спальному бараку, где на крыльце их встретил Ашор.

– Гена, что у вас случилось? – встревожено поинтересовался он. – Ходите туда-сюда.

– Доберкур в туалет просится, - с усмешкой пояснил Громов. - Надо Володю будить, Гена все равно уже дежурить нормально не сможет.

– Я уверен, ничего подобного Доберкуру не надо, – сказал Ашор. – У него какой-то план.

– А если вы не правы? – возмутился Геннадий. – Лишать человека нормально справлять свои физиологические потребности – это все равно, что пытать его. Мы не фашисты!

– А вам не кажется, что пахнет дымом? – вдруг насторожился Ашор.

Белоконев принюхался, а Громов отошел от крыльца, оглядывая постройки.

– Вот черт! Там и правда дым над крышей стелется!

Гена и Ашор тоже поспешили заглянуть за угол. Действительно, над лабораториями к небу поднимались не слишком плотные, но угрожающе черные струйки дыма. При каждом новом порыве ветра дым сдувало, но он возвращался, крепчая и ширясь.

– Ну вот и ответ! – сердито крикнул Ашор. – Понятно теперь, почему он зубы заговаривал? Юра, неси ключи! А вы, Гена, будите народ по тревоге!

Визард кинулся в сторону склада, где у стены валялись ведра. Белоконев, побледнев, стоял столбом, сжимая потрепанный журнал. В воздухе уже не только тянуло дымом, но и слышался характерный треск пламени. В нем терялись панические крики Доберкура, звавшего на помощь.