Другие

Мама зарыдала и прижала к груди дочь.

— И где же их найти, твоих дядю Белого и деда Панкрата? Ведь это всего лишь сон. И как они тебя вылечат?

— Они сказали, прощаясь, что мы встретимся скоро. Только надо немного подождать.

— Подождать? Сколько подождать? — и у мамы вновь в глазах появились слёзы.

— Мамочка. Ну не плачь. Ты мне веришь? Ведь это был не просто сон. Смотри. — И дочь вынула из-под подушки несколько длинных волосков темного и серых цветов.

— Тёмные — это мишкины. Он мне их подарил! Сказал, что когда я поправлюсь, мы с ним встретимся у Деда Панкрата и он научит меня понимать язык зверей. И мы будем друзьми. А эти волоски помогут мне. Помогут не забыть.

А серый волосок — это Дяди Белого. Когда он меня взял на руки и прижал к себе, я погладила его по голове и у меня остался один в руке… Случайно. Он опустил меня на землю и, увидев, что я рассматриваю его волосок, повернувшись к деду, сказал:

— Не знал, что стал линять… — И засмеялся.

А дедушка строго так посмотрел на дядю и недовольно сказал.

— Не смей. Ещё рано.

А я немного испугалась и проснулась.

Мама тихонько заплакла и отвернулась. Она понимала, что у её дочери осталось очень мало времени. Буквально несколько месяцев и…. Надежды не было.

Анализы и снимки опухоли отправляли в лучшие клиники Германии и Израиля. Но и оттуда ответы на прогноз были неутешительны. Приглашали приехать, попробовать, но… без гарантий…

В семье давно не звучал смех и мало кто мог просто улыбнуться.

Но каждый вечер ужинали всей семьёй, сидя за одним столом. Это было традицией. Даже Катеньку доставали из кроватки и укладывали в специальное полукресло. Без неё взрослые не могли есть. И только когда девочка оказывалась за столом, будто проносился по квартире тёплый ветерок, придавал всей семье силы.

С малышом пытались шутить, улыбались ей, пытаясь передать хорошее настроение, отдавали свои силы как могли. Но как только мама уносила девочку в её комнату, опять наступало тягостное молчание.

В тот вечер Виктория рассказала своим мужчинам, мужу и отцу, сон дочери. А Катя, словно совсем не своя, весь вечер была молчалива и пила свой любимый апельсиновый сок через трубочку маленькими глоточками. Нормально есть она уже почти не могла.

Она не была смешлива как всегда и только переводила внимательный взгляд с одного лица на другое.

— Да. Уж приснится так приснится — со вздохом произнёс отец. — И зверь с тобой разговаривал? Медведь?

— Да. Пап. Только это был маленький медвежонок. Он тоже болел и его вылечили. И он мне подарил — во! — И дочка, вытащив из-под пижамы несколько волосков, показала их отцу.

— Странные волосы, — сказал отец, взяв в руки прядь. — И пахнут… Странно.

— Дима, дай, пожалуйста, — попросил дед.

Взяв в руки волоски, он потёр их между пальцами и понюхал. Пахло Зверем.

Нет, он не был заядлым охотником, как множество его сослуживцев, но запах… Таким запах может быть только у свежей шерсти, это он понимал. А потом… буквально через мгновение, запахло лесом. Тем лесом, который он всегда любил — после дождя в лесу всегда такой специфический запах — прелой листвы, цветов, запахи смолы сосен, елей.

И этот аромат волной прошёл по всей гостиной и взрослые замерли, а Солнышко улыбнулось.

— Ну что, не верите? И сейчас не верите?

— Катенька, а можно я возьму один волоск с собой? — тихо попросил дед. — Покажу на работе, похвастаюсь, что моей внучке медвежата дарят свою шерстку?

— Только, деда, не потеряй и потом отдай мне обратно. Ладно? Их, мишкиных, всего 5. Столько, сколько и мне лет. А Серых — всего один.

— Хорошо, Солнышко. Завтра обязательно верну вечером.

— А миша мне тихонько сказал, что б эти волосы я держала под подушкой. И, знаешь, когда я их глажу — мне становится не так больно.

На глазах у всех взрослых вновь появились слёзы и, отвернувшись, украдкой вытерев глаза, продолжили ужин, всё так же стараясь поддержать ребёнка.

* * *

На следущее утро конверт с тёмным волоском был передан помощнику и тот помчался в отдел судебно-медицинской экспертизы. После обеда в кабинете раздался звонок по внутренней линии и, подняв трубку, услышал голос старого друга, майора медицинской службы Васильева.

— Здравствуй, Палыч. Это Алексей Васильев.

— Здравствуй, Алёша. Давненько тебя не было слышно. Как твоё?

— Да загнали меня в тьму-таракань. Полгода как цивилизации не видел. Позавчера только вернулся. Хотел тебе домой звонить, а моя сообщила о твоём горе. Соболезную. Не верю, что с Солнышонком так… Может быть чем помочь? Ну, ты же знаешь… Как ты?

— Не надо, Алёша. Спасибо, но не надо. У нас всё есть, так что… А как я? Да никак. Еле живой. На работу хожу, что бы дома не быть. А домой? Домой ноги не несут. Меня на служебке довозят, так я потом хожу вокруг дома ещё с час, наверное. Всё оттягиваю момент, как надо подниматься наверх.

— А надежда есть? Хоть какая-нибудь? Ведь если у нас не могут помочь, то в Израиле или в Германии? Их же так хвалят!

— Алёш. Ну, ты же знаешь о ВСЕХ трудностях. Ладно деньги. Это мы найдём. Но ты сам в курсе, что мы ВСЕ известны ТАМ? И дай только повод засветиться. Да и фамилия у моей дочки моя. Не стала менять фамилию. И по внучке настояла. Они даже с мужем поругались. Почти неделю не разговаривали… Там целая сцена была. Прям как театре. Моя говорила.

«— Дим. Ну сам послушай. Как звучит? — Ярая Виктория, Ярая Екатерина. Громко. Красиво. А если поменять? Игнашева Екатерина или Игнашева Виктория. Что, не чувствуешь Разницу??? Я НЕ БУДУ менять фамилию…» Крик тогда стоял. Молодец Димка. Утих.

А сейчас? Сам же понимаешь чем всё может закончиться. Ведь для ТЕХ нет ничего святого. И так на днях получил по телефону выговор из Москвы, что я анализы и диагноз отправлял туда без согласования. А это согласование — не одну неделю. Как будто сами не знают! Еле сдержался, что б не высказать всё…

— Да знаю. Понимаю. Но сидеть ровно тоже нельзя!

— Мы сделали всё, что можно было сделать. Всё, что было в наших силах. Я поднял все свои знакомства, все связи, но без результата. Ладно, прости. Не хочу жаловаться и тебя грузить. Тяжело на душе. Ты ж знаешь, я никогда не пускал слезу, а тут, вчера, на улице, перед тем как войти, понял, что слёзы текут как у барышни… Поймал себя на мысли, что рад, что моя Маша не дожила до сегодняшнего дня. Мне тогда вообще было б не жить.

— Ну, ты и сказал. Маша твоя, светлая ей память, не плакала б днями и вечерами, а поставила б всю Росссию-Матушку с ног на голову, если не раком, но добилась бы результата.

— Какого, Алёш? Какого результата? Ты ж медик, как и твоя Лена. Она тебе ж всё наверняка рассказала? И Вы знаете, что то, что можно было сделать, мы сделали. Леночке спасибо особо — она очень помогла нам в трудную минуту. Со снимками и анализами, с документами, с «химией». Если б не она…

— Сочувствую, Серёжа. Прости. Да. Я вот чего звоню. Мне сегодня передали на экспертизу волосок. Ты что, на охоту ходил? Свежатина. Не более 2-х дней. Волос ещё живой. И знаешь, Палыч, не от взрослого медведя. От медвежонка 5–6 месяцев. Так, по крайней мере, сказали мои спецы.

— …

— Ты чего молчишь?

— Алёша, мне этот волосок вчера внучка дала под честное слово, что я его сегодня верну. Вы как, не повредили его? А то мне…

— Нет. Всё в порядке. Сделали несколько маленьких срезов так, что и незаметно. А откуда он у внучки?

— Ты не поверишь, но ей во сне медведь сам отдал прядку своих волос. Как талисман здоровья. Смешно? А мне вот нет. Ты знаешь, что мне пришлось в жизни повидать, да и тебе тоже досталось по-полной. Было всякое, но вот вчера вечером стало просто жутко. Жутко — потому что не понятно. Это уж за всякие грани нормального и разумного выходит. А то, что я не понимаю, меня пугает.