Страница 8 из 12
— Закусили, значит? Вместо стюдня?
— Aral Пять милиционеров приходили разнимать. Трем гостям по пятнадцать суток дали. Вот это бражка так бражка!
Столяр покачал головой и сказал с той же иронической ухмылкой:
— Вот люди! Травят народ безо всякой совести!
— Паразиты! — подтвердил дворник дядя Паша, — К ногтю их всех надо!
Они постояли еще, поговорили. Потом Постромкин попрощался с дворником за руку и уже пошел было к воротам, но вернулся и, смущенно потоптавшись на месте, попросил.
— Слушай, друг, у меня тут семейное торжество намечается. У дочери предстоит деторождение, ты бы свел меня к этой старушке, а? Заранее бы заказ сделать на бражку!
— Давай так на так! — весело сказал дворник дядя Паша. — Ты мне дай адресок этого, который коньячок варит, а я тебе предоставлю старушку с бражкой. Ко мне на днях родня приедет в гости, надо как следует людей угостить. А к старушке вместе сходим, когда дочка твоя произведет на свет что там у нее получится — внука или внучку!
— Пиши!
Дядя Паша вытащил из кармана ватных штанов огрызок карандаша и папиросную коробку и приготовился записывать адресок специалиста по коньячку, от которого слепнут.
Вот люди!
ТЫБИК
Жизнь у Игнатия Трофимовича прожита интересно, со звоном и блеском. Все было в этой жизни: и плохое, и хорошее, и война, и любовь, и хмель удач, и горечь бед.
Было время, когда звенели на сапогах у Игнатия Трофимовича лихие конармейские шпоры и сам он, чернобровый, с русым чубом, выбившимся из-под серой кубанки, чертом скакал впереди эскадрона, размахивая саблей и надсадно крича «ура». Комья свежевспаханной земли летели из-под конских копыт, огненные вихри залпов гремели навстречу, и жизнь в те минуты была, как копейка, брошенная в воздух: орел или решка?
Неизменно падала она орлом. И настало другое время, когда Игнатий Трофимович в той же кубанке, по уже не в шинели, а в штатском «семисезонном» пальтишке, со связкой книг, перевязанных бечевкой, под мышкой каждый день пешком шел через всю Москву, пробираясь из своего общежития в институт.
В институтской столовой кормили скользкой перловой кашей и вареной воблой, а в общежития было дымно, холодно и неуютно. Но никогда, пожалуй, не ощущал Игнатий Трофимович с такой полнотой счастье бытия, как именно в те голодные и прекрасные зоревые годы.
Скользкая перловка и жесткая вобла казались ему дьявольски вкусными, отчасти, может быть, потому, что за институтский обеденный стол, покрытый драной клеенкой, рядом с Игнатием Трофимовичем — так почему-то всегда получалось — садилась рослая синеглазая девушка, которую он сначала называл леди Маруся, потом «Зоренька» и «Ласточка», а потом «Петровна» и «старуха». Та, которой сейчас нет в живых.
По окончании института Игнатий Трофимович служил и в трестах, и в главках, ходил в больших чинах, а потом взял да и ушел на производство, на крупный завод, в конструкторское бюро. На этом заводе он проработал всю жизнь до выхода на пенсию. Имя его хорошо известно среди специалистов того дела, которому он отдал себя всего целиком, без остатка.
Когда Игнатий Трофимович еще работал на заводе, он, бывало, частенько ворчал, жалуясь сотрудникам на нервные директорские телефонные звонки:
— «Поторопитесь с чертежами!» Вечная спешка, изволите ли видеть. И когда уж мы перестанем спешить?!
И вот настало то время, когда можно не спешить. Пришли болезни, старость. Пенсию Игнатий Трофимович получил хорошую, живет в своей старой просторной квартире со взрослой дочерью, с зятем и внучкой. Казалось бы, отдыхай — не хочу! Игнатий Трофимовнч по заводской привычке поднимается в шесть утра и долго бродит по квартире, кряхтя и кашляя хриплым заливчатым кашлем старою курильщика. Из своей комнаты дочь окликает его сонным тревожно-недовольным голосом:
— Папа, это ты?
— Я! Ты спи, Галина, спи!
— И куда ты в такую рань поднимаешься, папа? Спешить тебе сейчас некуда, запомни!
— Вот именно-с! — ворчит в ответ Игнатий Трофимович — Мне некуда больше спешить, изволите ли видеть! Ямщик, как говорится, не гони лошадей. Медицина! (Тут снова хриплое кашельное рычание.) Прогрессивная наука называется. А старость, как была старость, так она и есть старость!
— Папа, иди к себе, ты Леву разбудишь. Он так поздно лег вчера!
С зятем у Игнатия Трофимовича отношения сложились прохладные. Лев Матвеевич, зять — мужчина видный, представительный, очень аккуратный. Он преподает в техникумах математические науки, а еще сочиняет брошюры на педагогические темы и читает по путевкам платную лекцию «Тайны Вселенной». И еще что-то читает и еще что-то пишет. Голос у него громкий, но однотонный. Он любит на каждом шагу повторять: «Во все и всегда надо вносить ясность». Когда Лев Матвеевич разговаривает с человеком, кажется, что он не говорит с ним, а читает ему лекцию про бедную Вселенную, все тайны которой разгадал и зарегистрировал именно он, Лев Матвеевич.
Однажды Галина Игнатьевна сказала мужу.
— Лева, надо помочь папе. Он перестал работать и, понимаешь, как-то внутренне растерялся немножко. Что бы такое нам для него придумать?
Лев Матвеевич посмотрел на жену неодобрительно и, сверкнув толстыми стеклами очков в золотой оправе, ответил:
— Во все и всегда надо вносить ясность. Старики должны быть стариками и жить спокойно, по возможности не обременяя близких. Впрочем, я поговорю с ним, выясню.
И действительно начал разговор, но так долго и утомительно говорил о ясности и о том, что человек в любом возрасте должен ясно представлять себе свое положение и свои перспективы, что Игнатий Трофимович не выдержал и сказал:
— А вот Маяковский, изволите ли видеть, написал: «Тот, кто безмятежно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Вам ясно?
Они поссорились и не разговаривали две недели.
Но Игнатий Трофимович готов терпеть зятя у себя в квартире сколько угодно только потому, что существует Светланка, внучка, крохотное бело-розовое существо. Игнатий Трофимович в ней души не чает. Он водит ее гулять. В белой пушистой шубке, подпоясанной под мышками цветным пояском, Светланка важно переступает толстыми ножками и таращит на огромный грохочущий и галдящий уличный мир удивленные синие, как у покойной бабки, глаза. Она показывает пальчиком на все, что попадает в орбиту ее внимания, и приказывает:
— Дедя, купи это!
И «дедя» покорно покупает мороженое, цветные мячи, куклы, жареные пирожки, апельсины… А однажды, вернувшись с прогулки, Игнатий Трофимович притащил большое оцинкованное, никому не нужное ведро. Оказывается, проходили через Пассаж, и Светланке в посудном ряду поправилось это ведро.
— Пришлось взять! — оправдывался перед дочерью Игнатий Трофимович — У ребенка, изволите ли видеть, уже слезки выступали «Дедя, купи это!» — и все тут!
Галина Игнатьевна сказала, негодуя и смеясь:
— Ты хотел ее в зоологический сад сводить, кажется? Ни за что теперь не пущу! Потому что Светланке, не дан бог, понравится бегемот. И ты добьешься, что тебе его отдадут. А куда мы его поставим?
С бывшими сотрудниками Игнатий Трофимович встречается редко — у них своя жизнь, у него — своя. А если встречается, то на вопрос: «Как живете? Что поделываете?» — неизменно отвечает так:
— Что поделываю? Так ведь я теперь тыбиком работаю.
— Кем работаете, Игнатий Трофимович?
— Тыбиком, изволите ли видеть!
— Это как же надо понимать?
— А очень просто. Встает дочь утром, и начинается: «Папа, вчера в «Консервах» китайские яблоки продавали. Ты бы пошел, постоял». Иду, стою, беру. «Папа, ты бы пошел со Светланкой погулять». Иду, гуляю. «Папа, тебе все равно делать нечего, ты бы съездил в издательство, получил для Левы гонорар. Доверенность он уже приготовил». У нас, у тыбиков, дела хоть отбавляй, изволите ли видеть!