Страница 57 из 64
Но если жители Вены не были первыми, -- для этого надо было атаковать врага вместе с кирасирами, -- то они не были последними участниками грабежа. Все в нем участвовали; и Собесский уверял, что под стенами Вены он на самом деле был задержан своими немецкими союзниками. Последние могли иметь другие причины удержать его здесь. Дело шло о преследовании турок в Венгрии. Между тем король получил послание от восставших 17-го сентября венгров, предлагавших ему корону св. Стефана.
В Вене узнали об его отказе, но, быть может, там трудно было опомниться от страха, вызванного известием о сделанном предложении.
Затем последовало поражение: 7-го октября, нечаянно наткнувшись на турецкий отряд, Собесский с конным отрядом в 5000 человек, потерпел значительный урон. Одну минуту он был почти оставлен и едва не попался в плен. В императорском войске его сочли умершим. Быстрота его коня и преданность немецкого рейтара спасли его от опасности. Но увлеченный потоком бегущих, он в суматохе получил сильные толчки и удары от знавших или не знавших его и весь был покрыт синяками и кровоподтеками. Вынужденный бежать, он чуть не задохся. Матчинский, адъютант, оставшийся верным ему, поддерживал ему голову во время скачки.
Замедлив немного оказать помощь, Карл Лотарингский, наконец, явился защищать отступление побежденного. Главная часть польского войска не двинулась с места; одна пехота требовала от своих вождей приказа выступать, в чем им было отказано.
-- Вы недостойны такого короля, -- кричали немцы.
Это был первый день близ Паркан. Потеряв сознание, когда его сняли с лошади, без движения и не в силах сказать ни слова, когда его положили на кучу соломы, король был окружен толпой лиц выражавших ужас:
-- Все кончено! Судьба изменилась...
Он вскочил на ноги.
-- Я затопчу ногами эту судьбу, как змею! Завтра же я одержу победу, более блестящую, чем под стенами Вены!
Свое слово он почти сдержал. На второй день близ Паркан волны Дуная поглотили остальную часть войска Кара-Мустафы. Дорога в Гран открылась победителям, и крест, изгнанный за полтораста лет -- снова заблестел на высоте древнего собора, заложенного св. Стефаном.
Но успех на этом остановился. Приближалась зима, и до появления больших холодов, положивших конец военным действиям, в Польше не могли понять, зачем их король, медлит, занимаясь взятием венгерских городов. Не думает ли он завоевать королевство для своего сына? "Вы навлечете на себя неприятности в своей стране", -- предупреждала его Марысенька. Он отвечал ей горячей речью:
"Я навлеку на себя неприятности со стороны своих, подвергая за них опасности свою жизнь и рискуя потерять состояние? Разве они не требовали союза с Австрией? Разве я не исполнил их желаний? Я вывел за пределы страны целое войско, не требуя от них ни гроша; я доставил этому народу славу и добычу; чего они еще хотят? Много людей погибло! Разве они не для того рождены, чтобы умирать? Я должен беречь армию! На что она нужна, если не для войны? Находят, что я медлю с возвращением? Ничто, однако, так их не пугает, я это знаю, как мысль увидать меня во главе войска. Я не возвращаюсь, считая это выгодным как для себя, так и для них, оставаться здесь; если мы не покорили врага здесь, нам придется бороться с ним у нас. Во-вторых, я связан торжественной клятвой. В-третьих, христианские войска меня назначили своим главнокомандующим. Они вовсе не стоят за поляков. Им достаточно, если я останусь во главе. Я с армией не возвращусь. Другой может заменить меня; пусть они делают, что хотят; что касается меня, я скоро найду успокоение, откажусь от лиги, от предводительства и от всех дел земных... Вздумали угрожать мне, который проводил ночи без сна и целые дни, не касаясь пищи... Я гибну от забот, работаю, тружусь, разрушаю свое здоровье, отдаю свои силы на спасение отечества. Я..."
Здесь дело касается личности; король уступает перо "Селадону ". "Я убиваюсь над вашими письмами, стараясь их разобрать, надеясь открыть в них нечто милое, приятное, утешительное и... ничего не нахожу! Все, что я делаю, вы порицаете, все, что я намереваюсь сделать, вы будете осуждать всегда!"
В этом крике отчаяния слышалась жалоба не только непризнанного героя. Слышался голос оскорбленного "Селадона". Он выразил желание видеть "Астрею" в день "св. Лучии", когда ночи наиболее длинные. Она отвечала неохотно. Он начал ей доказывать, что "согласен примириться с своей судьбой..."
"Насколько я мог понять из ваших писем, -- это идет в разрез с вашим темпераментом, что вы должны принуждать себя. Я готов в таком случае пожертвовать своими удовольствиями и избавить вас от неприятности. Итак, я отказываюсь и даю обет самому себе. Я удовлетворюсь тем, что буду целовать в моем воображении, как теперь, все прелести вашего обожаемого тела..."
Но скоро отчаяние его одолевало.
"Астрея", конечно, заблуждалась. Польша же была права, думая, что Собесский не умеет пользоваться своими победами. Его соотечественники, по его словам, боялись его возвращения во главе гусар и победоносных кирасир. Именно теперь-то и следовало вернуться. Собесский не мог этого понять. Вне поля битвы его энергия, его решимость, его твердость исчезали, вспыхивая изредка, перемещающимся блеском. -- Герой уступил место изнеженному, слабому и беспечному сибариту, готовому наслаждаться радостями жизни и удобствами домашнего очага. Он не был человеком, способным удержать свою родину в головокружительном стремлении, увлекавшим её в глубину бездны. Водворив свое войско на зимние квартиры, он вернулся, лег на свои лавры и вместе с остальными стал незаметно спускаться по наклонной плоскости.
ГЛАВА XI. Падение
I.
Быстрый упадок. -- Политические ошибки. -- Непокорность польского дворянства. -- Летописец Пассек и его выдра. -- Обращение к чужестранцам. -- Австрийский союз. -- Измена и коварство. -- Французская дипломатия в Польше. -- Разочарование. -- Гибельный поход в 1691 г. -- Уныние Собесского. -- В Вилланове. -- Падший герой. -- Прихлебатели. -- Отец Вота и жид Бетсаль. -- Политика Марысеньки. -- Она ведет торговлю и обогащается. -- Агония короля. -- Его кончина.
Падение наступило быстро. В следующих годах предпринимали ряд походов, хотя и славных, но бесполезных. Побивали турок, затем спешили вернуться восвояси, а враги снова возвращались. Чтобы удержать за собою преимущество, нужно было правильное войско, которого не существовало, за неимением денег для его содержания. Сеймы отказывали в деньгах; их распускали, когда они соглашались их выдавать; об этом заботились соседи. Собесский возвратил Вену Австрии, чтобы вернуть Каменец Польше; наконец, он вступал в переговоры с Москвой, уступая ей Киев и Смоленск. Пагубный договор! Обещав свое содействие на этом условии, москвитяне не явились на свидание. Они занялись устройством провинций, которые им уступила Польша.
Дворянство оставалось непокорным. Разве оно отказывалось повиноваться правительству, заслужившему это наименование, даже нисколько деспотическому? Я этому не верю; один анекдот, рассказанный превосходным летописцем того времени, Пассеком, по-видимому, доказываете совершенно обратное... Как бы поляки ни восхищались духом римской республики (эти несчастные искали вдохновения в истории Рима, поражая образцам парламентского красноречия!), они находились в слишком близком соседстве к Востоку, чтобы избежать его влияния во взглядах, нравах и народных инстинктах. Хвалиться этим было трудно, хотя и возможно, как это скоро доказало царствование Августа Сильного.