Поединок

Разыскиваемая Пелагея оказалась на участке Игнатенко. Она жила в одноэтажном каменном домике с зелеными ставнями. Мыла пол.

— Ты до мэнэ, добрый чоловиче? Проходь. Я зараз.

— Вначале вопрос. Вам не знакома фамилия Козырев?

— Козырев?.. Аякже. Чоловик сэстры носыв цю фамилию.

Потом они беседовали за чашкой чая. Пелагея Денисовна рассказ вела взволнованно, часто вытирая заплаканные глаза.

...Малость ветреной была ее младшая сестра Анютка. Дружила с неплохим хлопцем Миколой Ткаченко — врачом по профессии, а выскочила замуж за военного летчика Степана Козырева. В 1937 году у Анюты родились двойнята. Назвали ребят Олегом и Виктором. Не отличишь одного от другого. Летом, правда, разбираться было полегче, когда они в трусиках бегали. У Олежки на левой лопатке родимое пятнышко, похожее на «О». Будто специально на спине прилепилось, вырисовав первую букву его имени.

Грянула война. Когда немцы подходили к Полтаве, Анюта с детьми эвакуировалась. Но в Коломаке эшелон остановился. Олежка болел коклюшем и буквально задыхался от кашля. Анютка вывела мальца из вагона. И тут налетели фашистские самолеты. Чтоб спасти людей, дернулся состав и помчал на Харьков. Может, и успела бы Анютка вскочить в один из вагонов, да тугая волна от разрыва бомбы опрокинула их наземь.

Так вот и распалась семья. Мать с Олежкой остались в Коломаке, а четырехлетнего Витю увез поезд на Восток.

Их подобрал какой-то железнодорожник. Она была контужена, а Олежке не то осколочком, не то при падении рассекло бровку. Когда немного окрепли, вернулись в Полтаву. Тут и вспомнили про знакомого врача.

Лечил Ткаченко сестру и Олежку старательно. Но однажды...

То ноябрьское хмурое утро не забыть Пелагее Денисовне. Пришел к ней Микола чернее ночи. «Беда, Пелагея! Померли ночью Анюта с Олегом». «Та ты що!?» — всплеснула руками. «Тиф задушил». «Чого ж ты ранише нэ казав про цэ?» «А когда казать? Самому неделю уже нездоровится. Боюсь, как бы от них не подхватил. Надо, чтоб немцы про тиф не пронюхали. Спалят меня вместе с хатой».

Похоронили их назавтра в одной могиле...

— Вы лично видели мертвых? — перебил рассказ Игнатенко.

— Гробы бачила. Воны булы забыти. Тыф — хвороба заразна.

— Могила сохранилась?

— Аякже. Я за нэю и зараз, як за дытем, доглядаю.

Да, предположения Волкова, которые он высказал Ивану Ивановичу по телефону из Москвы, сбывались. Но надо было все досконально проверить.

— Пелагея Денисовна, у вас не сохранилось фотографии сестры и того знакомого доктора?

— Мабуть, дэсь е. Трэба пошукаты.

И нашла. То были фотографии двадцатилетней давности. И все же круглолицый с мясистыми губами парень напомнил Ивану Ивановичу широколицего обрюзгшего врача из Степняково.

— Добре, Пелагея Денисовна! — удовлетворенно сказал Игнатенко. — Вы сказали, что у Олежки поранило бровку. Шрамик на ней остался?

— Та грэць його знае. Помню, з бровкы сукровыця сочилась.

— А пятнышко? Не ошибаетесь, что было оно именно у Олега?

— Ни, нэ помыляюсь. То другэ дило. Родымэ пятно — на викы.

Игнатенко был удовлетворен. Шрам на брови у Козырева был. А вот родимое пятно?.. Это бесценная деталь. Окажись на лопатке подозреваемого овальное пятнышко и... Снова спросил:

— А как вам стала известна судьба Виктора?

— Дэсь в прошлому роци встрила на базари одну давню знайому. Вона в вийну эвакуировалась разом з Анютой. Вид нэи и довидалась, що эшелон дийшов до Уральска. Прыихала туды. Слиды привэлы мэнэ в дитдом, а дали — пид Москву.

Любое предположение, пусть даже безукоризненно обоснованное, остается предположением. Неприятная картина — эксгумация. Но ради убедительного доказательства пришлось пойти на этот шаг. В вырытой могиле действительно оказалось два сгнивших гроба. И все же, по заключению экспертов, здесь лежали только останки женщины: волосы, прелые кости. Предположение оправдалось. Надо было срочно возвращаться в Степняково. Проинструктировав Пелагею Денисовну, как следует себя вести, Игнатенко пригласил ее лететь с собой.

Информацией о судьбе Козыревых Игнатенко действительно «раскрыл глаза слепцу». Чувствовалось, что надлом произошел, что, зацепившись за край обрыва, глыба вот-вот свалится в пропасть.

И Козырев не выдержал, сдался:

— Я готов отвечать на вопросы. Только лучше завтра.

40

У истоков зла

В камере было свежо. Ткаченко сильно знобило. На чем же попались? Где ошибка?.. Тяжелым думам нет конца. Они выплывали из воспаленной памяти, как туман из-за горы...

...Азы грамоты ухватил Микола в Полтаве. Решил стать врачом. Не раз видел, как тех чаевыми наделяли.

Мечта сбылась. Стал работать. Ни от чего не отказывался: ни от яиц, ни от куска сала, ни от денег. Только однажды взятку не взял. Как глянул в голубые с поволокой очи дивчины, так и остолбенел. Каждый день стал в тот дом являться, здоровьем «хворой» матери интересоваться. И все ради дочек больной: Пелагеи и Анюты.

— Вы спаситель наш, — бесхитростно сказала младшая Анютка.

Спаситель... Это слово было сказано от души, а потом прилипло к нему и обернулось именем нарицательным. Под этой кличкой пошел по документам вражеской разведки.

К Анютке тянуло. Мать ее выздоровела — надо было искать другие предлоги, чтоб видеться.

Однажды зимой возвращались из театра поздно. На улице было ветрено и страшно холодно. Ткаченко предложил:

— Может быть, у меня переночуем?

Она так на него посмотрела, что ему стало не по себе.

— Нет, я не в этом смысле... — начал лепетать. — На Подол идти далеко.

— Дойду, — перебила Анюта. — Не надо меня провожать.

Но он следовал рядом. У калитки она сказала:

— Николай Михайлович, не приходите больше к нам. Вы хороший человек, вы... вы спасли нашу маму, но...

Он продолжал приходить. Попытался подействовать на Анюту через старшую сестру. Однако и Пелагея не помогла. Понял причину: Анюта встречалась с военным летчиком. Позже узнал его фамилию: Козырев!

Лютая ревность въелась в его душу. Эх, если б он мог... Но только со злостью чертыхался и с завистью поглядывал при встрече на стройного богатыря-авиатора.

...А потом — война. Обрадовался приходу фашистов Ткаченко. Но и огорчился: эвакуировались из Полтавы Анюта с детьми. Более пяти лет она была замужем, а все сидела в сердце...

Как-то осенним вечером пришла к нему взволнованная Пелагея.

— Мыкола, бида у нас... — и рассказала, что вернулись в Полтаву «пидранэни, а зараз дужэ хвори Анюта з Олегом. Трэба спасаты их».

— Ладно. Приводи. Я не злопамятен.

...Однажды пришел сильно выпивши. Анюта с сыном уже спали. Она услышала скрип двери и испуганно села, прикрывая плечи одеялом. Пьяный угар толкнул его к ней. Он вырвал одеяло, стал жадно целовать ее в шею, щеки, плечи.

— Анюта, будь моей. Будь! Я все прощу. Будем, как в масле купаться. Твой Козырев никогда не...

— Пусти! — наконец вывернулась она и больно царапнула его щеку. С силой он кинул ее на спину, схватил за горло и сжал так, что Анюта стала задыхаться. Когда после отчаянной борьбы она затихла, он, медленно приходя в себя, пугливо похлопал ладонями по ее лицу. Но женщина уже не шевелилась. А Олежка навзрыд кричал:

— Дядько Микола, разбуди мамку!

Хмель вышибло из головы: «Пацан все видел!» Схватил уже Олега за горло, но загремел стук в окно. Руки разжались. Набросил на Анюту одеяло, кинулся за вырвавшимся мальчиком. И тут голос за дверью.

— Открывайте, Ткаченко! Вы коммунистов там прячете?

Стучал майор Отто Грюнке, с которым Ткаченко сотрудничал больше месяца, а сегодня вместе выпивал.

— Что за шум у вас? — сердито спросил Грюнке, едва вошел.

— Дяденька, там моя мамка, — как из-под земли вырос Олег и потянул Грюнке в спальню.

Ткаченко поплелся следом. Язык у него заплетался:

— Мы тут малость... поиграли...

Грюнке сдернул с Анюты одеяло и цинично улыбнулся: