Верь мне

Это было чудесное время.

Я любил, я тащился… Я обожал в Соне все!

Это была безумная амплитуда всепоглощающих чувств. От щемящей нежности до животной похоти.

И на роды я, конечно же, пошел вместе со своим Солнышком. Там я понял, что наши провалы в первые попытки дефлорации были не случайностью, а теми самыми звоночками – у Сони оказался очень низкий болевой порог. Ей было сложно, а мне… Еще сложнее. Я там хоть и не умер – не имел права, но именно после родзала появились мои первые седые волосы.

Соня так кричала, будто ее реально разрывало на части. Об этом она мне, естественно, поведала вслух не единожды. Со слезами и судорогами. До сих пор озноб по коже летит, едва только вспоминаю.

Но то, что было потом… Перекрыло по эмоциям даже Сонино истеричное: «Больше никакого секса!», от которого у меня натуральным образом вставали дыбом волосы. Я, конечно, многое обдумывал до родов, чтобы быть в самый важный момент максимально в ресурсе. И все равно оказался не готовым к тому, что почувствовал, когда Соня, наконец, вытужила нашего первого сына. Я увидел у нее на груди орущего ребенка и, мать вашу, банально расплакался.

Это был мой сын, понимаете? МОЙ!

Сейчас я могу сказать, что возможность иметь потомство – это величайший дар Бога людям. А тогда я смотрел на них с Соней и сходил с ума от осознания, что любовь бывает такой сильной!

Вот и сейчас мне сдавило грудь на этом моменте. Пару секунд я не мог дышать. Шевелил губами и ждал, когда эта острая волна чувств спадет, и жизненно важная функция возобновится.

– Я очень тебя люблю, – прошептала мне тогда Соня, продолжая плакать, но захлебываясь уже другими эмоциями. – И я хочу, чтобы нашего сына звали так же, как тебя, Саш… Как у настоящих престолонаследников – Александр II.

Я был так тронут, что не смог ничего ей ответить. Просто кивнул, соглашаясь.

Когда я впервые взял сына на руки, понял, что уже никогда выпускать не хочу. Я осознавал, что настанет день, когда он вырастет и должен будет уйти из нашего дома. И уже тогда предполагал, что буду переживать это разделение крайне тяжело.

Привет, мам… Привет.

Дети – это совершенно иной уровень. Мы с Соней держали этот комок счастья, как бесценное и хрупкое чудо. Часть меня, часть ее – наша любовь сотворила отдельного человека. И между нами после этого стерлись последние границы. Мы будто бы сами стали одним организмом. Одним совершенным механизмом, работающим на то, чтобы наши дети выросли здоровыми и счастливыми людьми.

– Это самая сладкая мармеладная попка, – говорила Соня, зацеловывая хохочущего малыша.

Мы наслаждались каждым мгновением. Даже спал сын с нами, заняв место наглой рыжей морды – у меня на груди. Иногда на спине. Перемещения шли активно всю ночь, кряхтящий колобок часто искал грудь. Но мы быстро к этому привыкли.

Настолько быстро, что едва Саня подрос, приняли решение повторить подвиг и начали работать над вторым ребенком.

– А как же твое предобморочное «Больше никакого секса!», Сонь?

– Ну ты вспомнил, Саш… – смеялась она. – Я же тогда была в неадеквате. Но все быстро забылось.

– Не боишься?

– Боюсь… Но результат стоит той боли.

И да, секс у нас был всегда. И после первого сына, и после второго, и после дочки. Проблем не возникало. Какими бы уставшими мы ни были, находили время и место, чтобы заняться любовью. Иногда это реально происходило в спешке. Нужно было успеть, пока дети спят. Но длительность акта – не показатель вау-эффекта. Соня была всегда влажной, а я всегда был горячим. Когда мы соединялись, закипали вулканы. Кайф достигал тех высот, которые потом еще полдня при воспоминаниях вызывали чувственные спазмы внизу живота.

Говорят, мама троих детей – это, мать вашу, спецназ. И моя Соня в очередной раз показала, какой сильной она может быть. До сих пор в уме не укладывается, как она справлялась с пацанами, пока я работал. Они были теми еще дебоширами. Но суть в том, что Соня справлялась. Иногда я узнавал о новом ЧП только по приезде домой – по очередной перебинтованной руке, голове, ноге… Временами хотелось всыпать им поверх всего этого ремня. Но я понимал, что моя злость – это моя боль за них. Так куда еще сильнее ранить? Ни к одному из своих детей ни разу я не предпринял физическое наказание. Орал порой так, что бетонные стены дрожали. Но не бил. Частично причиной тому были и те страшные эмоции, которые пережил когда-то с Соней. Ни за что и никогда я не хотел оказаться в том чистилище еще раз. Второго раза я бы сам не пережил.

Когда я кричал на пацанов, за то, что кто-то из них ввязался в драку или вернулся домой бухим, злость была крохотной частью той движимой грозовой массы, что висела над нами. Основным являлся страх. Я боялся за них. Я так сильно боялся, что у меня разрывалось сердце.

Привет, мам… Привет.

Сколько раз после очередного разбора полетов Соня капала мне на кухне какие-то лекарства, а я сидел с каменным лицом и с воспаленными глазами, и не мог больше ни слова выговорить.

Дети заставляют глыбу плакать. Тайком, конечно. Пока никто из тех, кого я защищаю, не видит.

– Ты все правильно сказал. Я полностью согласна с тобой. Молодец.

Спасибо Соне, потому что мне было очень важно это слышать. Мне была нужна ее поддержка. И мне хотелось, чтобы дети видели: их родители мыслят одинаково и смотрят в одном направлении. Нельзя получить пиздюлину от отца и утешиться в руках матери. Ты делаешь выводы и исправляешься. Мы обсуждаем все еще раз и заключаем общее перемирие. В воспитании детей не должна работать тактика хорошего и плохого полицейского. В семье в принципе недопустима позиция хороших и плохих. Есть ошибки, от которых мы пытаемся уберечь своих детей. Вместе. Потому что мы их любим. Все. Другой мотивации для нравоучений не существует. Наши дети это понимали.

И, слава Богу, не без шишек, но все трое выросли достойными людьми.

– Ты лучший муж и лучший отец. Лучший во всем!

Сколько бы Соня меня ни хвалила, каждый раз возносила до небес. И я старался еще сильнее. Не чувствуя ни физической, ни психологической усталости, на протяжении всех этих долгих лет жизни я выкладывался по максимуму. Не позволял себе расслабиться, даже когда дети разъехались.

Я просто не ощущал в том потребности.

Хотел всем быть нужным. Хотел по первому зову быть рядом. Хотел дать все, что только возможно.

Они это ценили. И это являлось лучшей благодарностью.

Я же был благодарен им за то, что в какой-то момент почувствовал: могу спать спокойно. Страх за то, что кто-то из них оступится и не сможет без моей помощи подняться, ушел. Я знал, что они стали достаточно сильными, чтобы жить без меня. И очень этим гордился.

И мама… Как же моими детьми восторгалась мама. Тоха как-то говорил, что боль и радость за детей преумножена в разы. Но понял я это, лишь когда сам стал отцом.

Мама была счастлива, когда видела, что счастлив я. И детей моих любила сильнее меня.

Я боялся, что она станет лезть к Соне больше, чем обычно. Однако, к моему удивлению, они не просто ладили и находили компромиссы. Они искренне любили друг друга. Стеб стал их обыденной манерой общения, но при этом они часто обнимались и вместе хохотали до слез. А когда мамы не стало… Соня страшно горевала. Хорошо, что были дети. Они не дали ей надолго уйти в печаль.

Жизнь продолжалась. И точно так же продолжится когда-то без нас с Соней.

– Спишь? – шепчу я ей, когда в груди становится особенно тесно.

– Нет… – шевельнулась под боком. – Не сплю.