Страница 32 из 54
— Простите, может, начнем. Мне хотелось бы домой поскорее попасть, очень устала, — виновато улыбнулась, вызывая теплые нотки на суровом лице.
На долгие два с небольшим часа меня закружили в водовороте информации. Столько всего причиталось, что глаза разбегались и сбегаться не собирались. После третьего пункта считать перестала. Если спросите сколько их, не вспомню. В конце я все же его остановила сама и спросила лишь одно: как можно все переоформить на Нила. Мужчина был весьма удивлен. А Кречет вообще закашлялся. Да, не нужно мне это все.
Персеньев сказал, что только через полгода смогу распоряжаться всем. А до тех пор мне лучше находиться под защитой, потому что существуют незаконные способы, и меня могут к ним принудить. Что-то мне подсказывает, что хотел меня запугать и тем самым вразумить. Ладно, я не сдамся, все равно спишу с себя эту кабалу.
Попрощавшись, мы начали уходить, но нотариус меня окликнул.
— Снежана Юрьевна, вашей маме досталась галерея. Думаю, об этом лучше, чтобы вы сообщили лично. Могу и я, но, — да, он прав, лучше нам с ней все обсудить. — И вот еще, Юрий Борисович оставил ей письмо. Вы не могли бы ей передать?
— Да, хорошо. Спасибо. Я вам позвоню, когда мы поговорим.
Кивнув, отпустил нас. До квартиры Нил вез меня в полном молчании. Я сжимала конверт, как нечто важное. Казалось, в нем скрыты ответы на все мои вопросы. А значит, потерять его нельзя. Через час машина затормозила у подъезда. Мы молчали несколько минут. Надо было уходить, но я медлила. Хотела на прощанье надышаться.
— Ты как? -первым начал Кречет.
— В шоке. Спасибо, что подвез. Мне пора уже. И правда устала.
Часы показывали седьмой час, улицы из-за туч погрузились почти в ночную темноту. Жутко. Хочется скорее лечь в постель и заснуть. Я п осмотрела в его глаза и вылезла из машины.
— Снеж, — открыв окно, окликнул меня. — Я всегда на связи. Только позвони, буду рядом и со всем помогу.
Кивнула и скрылась в подъезде.
Сложный день.
Очень.
Приняв теплую ванну, все же решила расслабиться, села с чашкой чая на диван. Комнату освещал торшер рядом с диваном. Специально не включала основной свет. Желания вообще не было. За окном барабанил небольшой дождь, рисуя водяные дорожки на стеклах. Никогда не любила это явление природы. Сразу на душе тоска, а сейчас, на фоне проблем, вообще выть хочется. К счастью, я грозы не боюсь, иначе дело — труба была бы.
Конверт от нотариуса лежит на журнальном столике, и мне очень сильно хочется вскрыть его. Но ведь он для мамы. Мне нельзя. Но ведь я одним глазочком. Хочу посмотреть на его почерк, узнать все его глазами. А потом поговорить с ней. И в тоже время тормозит тот факт, что могу прочесть нечто личное, что мне не предназначалось. Хотя, на выходе Нил обмолвился, что Князь говорил о каком-то письме, которое надо вручить, если вдруг мама мертва. Тогда я не сильно нарушу их уединение, если прочту.
Резко отставляю чашку и вскрываю конверт. Можно еще долго думать над правильностью этого поступка. Сейчас я действую на эмоциях, и потом могу пожалеть, однако не прочитав, буду сожалеть еще больше. Аккуратно достаю свернутые пополам листы, с ровным размашистым почерком, довольно красивым для мужчины. Чем-то на мой похож. Или мой на его. Не столь мягкий, вот и вся разница.
С трудом удается сосредоточится на буквах. Первые минуты взгляд отмечает схожести и различия между нашими с ним завитками. Не думала, что, никогда не зная его, смогу писать так похоже. Интересно, почерк передается генетически? Все, хватит отвлекаться.
«Дорогая Марина,
Очень надеюсь, что все же ты читаешь эти строки, а не наш ребенок. Я скучаю по тебе, ласточка моя. Не прошло и дня, чтобы не вспоминал о тебе. Раз ты вскрыла конверт, значит меня больше нет, и мы так и не встретились. В моем сердце всегда была лишь ты, в моем доме была и будешь только ты. Наши фотографии до сих пор висят на стенах и греют мое сердце.»
Сразу вспомнились слова Кречета про портреты в его доме. Удивительно это, не обманул значит. Интересно, есть ли они у мамы? Хотела бы взглянуть на него.
«До сих пор виню себя, что все же не решился забрать тебя. Но тогда мне казалось, что это самый лучший выход. Тебе нужна была другая жизнь, тихая и спокойная, без рисков и опасностей, которые сопровождали меня на каждом шагу. Это сейчас понимаю, что прожил бессмысленную жизнь. Единственный светлый миг был тогда, когда я находился рядом с тобой.
Каким же дураком я был, Марь, каким дураком. Да я существовал все эти годы. Сражался, выгрызал все для тебя, и пусть тебя не было рядом. Просто знал, что однажды все перейдет к нашему ребенку. Наши дни — то, что вытащило меня из стольких передряг. Твои милые ямочки на щеках и непослушные кудри навсегда в моем сердце. Как часто мне снилось, что мы лежим с тобой и я играю с твоими волосами, похожими на мед.
Если у нас родилась дочка, очень сильно надеюсь, что она похожа на тебя. Всем богам молюсь на вас каждый день и прошу счастливой жизни. Если бы можно было отмотать все назад, поступил бы иначе.
Одиночество каждый день уничтожало меня изнутри. Лучше всю жизнь защищать тебя, бороться, чем вот так бесцельно обнимать подушку, представляя, что это ты. Не поверишь, но я до сих пор покупаю тот дешевый шампунь с клубникой, чтобы вспоминать твой аромат.»
Да что же творит этот мужчина. Нельзя так играть на женских эмоциях. Даже у меня уже ком в горле и дышать тяжело от переполняющих душу эмоций. Судорожные вздохи так и вырываются из груди рваными всхлипами. Этому клубничному шампуню столько лет, он дешевый и не самый качественный, но до сих пор гордо стоит на полочке. И он единственный, который пахнет живой клубникой, понимаю желание сохранить его, и понимаю почему мужчина так его помнит. Мама пахнет от него душистой ягодой.
Когда прочтет, точно будет слезы лить куда сильнее, чем я.
«Да, слова сейчас звучат эгоистично, но я так чувствую, прости если они причиняют боль. Просто любовь… она многое способна пережить и выстоять. Ради нее мы готовы на многое. И я бы все отдал за жизнь с тобой. Чертовски обидно, что с каждым годом воспоминания меркнут, как бы я не старался их сохранить. Но твой голос, смех, жесты, — они живут до сих пор во мне.
Не представляешь сколько раз я выживал с твоим именем на губах. Верил, что однажды наберусь смелости и найду вас, мы попробуем начать новую жизнь, без угроз и криминала. Но не успел. Скорее всего, ты нашла мужчину своей мечты и счастлива с ним. Признания Юрки Князева тебе не нужны, и я буду рад, если это так. От одной мысли, что ты прожила жизнь, вспоминая обо мне и никого не подпустив, ранит. Ведь тогда своим страхом я загубил сразу три жизни: твою, малыша и свою.
Прости меня за все, и помни, я люблю тебя больше жизни! Ни одно письмо не вместит всего того, что хочу сказать. Мысли путаются и ложатся на бумагу бессвязно.
Марин, ты моя жизнь, мое сердце. Только ради тебя живу и дышу, и верю, что никогда не вскроется это письмо. Уж в жизни я постараюсь каждую слезинку искупить, каждую секунду заполнить любовью, ведь ты и есть моя жизнь, Марин. Люблю, безумно люблю тебя и верю, что однажды мы будем вместе.»
Слезы уже градом лились из глаз. Папа… Зачем я все это прочитала? Он так ее любил, был один. Нил не соврал. И пусть здесь нет высокопарных признаний, пышных речей, лишь скупые мужские строки, но они говорят куда больше. Все для нее, для мамы, с ее именем на губах.
Но смогли бы мы так жить? Нет, не хочу так. Это не правда, мой папа не может быть бандитом. Но строки говорят об обратном. Черт. Черт. Черт! Зачем все это? Не хочу жить с этим знанием, потому что я зареклась однажды, что ничего общего не хочу иметь с богачами и преступниками. А в итоге что? Я сама дочь криминального авторитета.
Судорожно беру телефон и, сфотографировав листы, отправляю маме, следом набирая ее номер. Она принимает вызов с третьего гудка.