Страница 96 из 138
Вызвав горничную, Ангелина распорядилась подать машину для поездки по магазинам. Но сначала прислать к ней парикмахера, чтобы укоротить волосы до привычной длины — чуть ниже плеч. И через полчаса, жестко остановив вздохи мастера, попытавшегося уговорить ее не отрезать такую красоту, Ани сдержанно наблюдала, как падают на пол длинные светлые пряди, и ощущала, как легко становится ей.
А то, что царапает внутри, скоро заживет. И не такое заживало.
В это же время далеко в Бермонте подполковник Хиль Свенсен подъехал к воротам Обители Синей Богини. Он сообщил государю, что ему нужен отгул на несколько дней. Демьян не спросил зачем, только коротко пожелал: «Удачи».
Личная удача подполковника зависела от женщины, решившей похоронить себя в Обители.
Следов на тонком снегу у ворот было мало — видимо, в зимний сезон поток желающих отречься от мира или найти свою судьбу резко сокращался. Тяжелые, будто мятые ударами снаружи ворота были покрыты иголочками изморози; с озера, где они купались почти месяц назад, тянуло холодком. А он сидел в своей высокой машине и пытался заставить себя открыть дверь.
Он приехал раньше, чем обещал. Не смог больше выносить неизвестности, ждать, гадать, выйдет ли она. Нужно было забирать ее сразу, решить за нее, и всё. Если женщине дать опомниться, подумать — она может прийти к совершенно неожиданным выводам.
Подполковник все это время обустраивал свой холостяцкий дом в пригороде Ренсинфорса с одержимостью, не свойственной ему ранее. Поменял кровать в спальне — на широкую, удобную; подумав, решил обустроить еще одну спальню. Если она не согласится жить с ним сразу как жена. Пусть только приедет, пусть только зайдет в его дом хозяйкой. А дальше он справится.
Свенсен выбирал занавески, скатерти и постельное белье, вспоминая, какие цвета она любила, и ткани — мягкие, светлые, льняные; закупался посудой, приобретал драгоценности — десятки украшений, россыпи жемчугов и бриллиантов. Все для нее. И заставлял себя не думать о том, что будет делать, если она откажется.
Снег похрустывал под ногами, пока он шел к воротам. Постучал тяжелым молоточком — звук вышел гулкий, звонкий, тяжелый. И стал ждать.
— Я за Тарьей, — сказал он матушке-настоятельнице, выглянувшей в маленькое окошко ворот. — Позовите ее.
— Я спрошу, — мягко произнесла настоятельница, — хочет ли она поговорить с вами.
— Не надо спрашивать, — прорычал Свенсен. — Скажите: я приехал, чтобы забрать ее домой. Если она не выйдет, клянусь Лесным Хозяином, я зайду за ней сам.
Матушка покачала головой, улыбнулась сочувственно и закрыла окошко. Сколько их, таких же нетерпеливых и отчаявшихся, приходило сюда, сколько грозилось сломать ворота, сколько пыталось проникнуть через стену. Но Синяя Богиня хорошо защищала тех, кто искал у нее крова. Никому не удавалось проникнуть внутрь Обители против ее воли.
Хиль ждал. Долго, терпеливо, ходил туда-сюда, поглядывал на машину — там были приготовлены для его Тарьи теплая роскошная шуба, несколько коробок с сапогами на все размеры — как определить, какой ей нужен? Там лежали ключи от их дома. Обручальные пары. И свадебные, если успеют сегодня в храм.
Заскрипели шаги за воротами. Он собрался, сжал зубы. Уже знал и понимал, что ему скажут.
— Тарья не выйдет, — сочувственно произнесла матушка. — Она решила остаться здесь. Уезжайте, не мучайте себя.
— Я не уйду отсюда, — четко проговорил Свенсен, — пока она не откроет ворота.
Настоятельница остро взглянула на него.
— Она сказала, что не беременна.
— Мне все равно, — рыкнул он. И громко произнес ритуальную фразу для открытия пути в Обитель.
Ворота остались на месте.
— Уезжайте, — повторила настоятельница. И добавила печально: — Мне очень жаль.
Хиль не слушал — уже лез наверх по высоким и мятым бронзовым листам, цепляясь за обледеневший металл, отмораживая пальцы. Не указ нам богиня, да и все шесть стихий не остановят сейчас. Соскальзывал, срывая ногти, снова пытался, скрипел зубами, ругался. Если понадобится, то он притащит сюда тротил и взорвет эту преграду к чертям.
Попытки с десятой добрался наверх, подтянулся, начал перекидывать ногу — во дворе собрались послушницы, настоятельница сидела у горячего источника со статуей Богини и бьющего фонтана, наглаживая кота и глядя на упорного бермана. Качнулся вперед — и получил удар по корпусу такой силы, что отлетел на несколько метров к озеру. Ошалело помотал головой, поглядел на кровоточащие пальцы и снова пошел к воротам.
Сколько раз он поднимался наверх? По стене, по скользкому металлу, покрывшемуся ледяными потеками от жара его тела? Сколько раз его швыряло о землю — так, что голова уже гудела, а из носа шла кровь, и спина ныла, и ребра? Сколько раз он оборачивался в медведя и бился о равнодушные створки с рычанием и злостью? Сколько раз просил, умолял богиню, чтобы пустила его?
Свенсен затих только к вечеру, когда сил не осталось, даже чтобы дойти до машины. Просто сел спиной к воротам, откинул голову и закрыл глаза.
Он весь месяц знал: Тарья не выйдет. И когда скупал ювелирные магазины, и когда выбирал кровать — знал.
Сердце болело так, что Свенсен не чувствовал левой руки, и он пошевелился неловко, повернулся боком и прислонился щекой к мятой бронзе. И заснул там, на снегу, ощущая, как немеют ноги и тело становится тяжелым, неподъемным. И презирая себя за то, как жалок и бессилен он сейчас.
После полуночи, под огромной круглой луной, что освещала блестящие ледяными слезами ворота, Обитель дрогнула и тяжелые створки застонали, открываясь. Через некоторое время вышла матушка-настоятельница, покачала головой, поглядев на сопровождающую ее женщину. Та, закусив губу, смотрела на бледного замерзшего мужчину, что лежал на снегу.
— Чего смотришь, — проворчала настоятельница, волоча тяжеленного мужика за линию ворот. — Помогай. Надеюсь, жив еще. И не отморозил себе ничего. Голову отбил точно, раз прям тут помереть решил. Первый раз такого упорного вижу. Чего не вышла-то? Вон какой здоровый, все ворота помял нам.
— Я мужа люблю, — неохотно ответила Тарья, хватаясь за обледеневшую куртку и помогая поднять грузное тело. Женщины под внимательным взглядом статуи Синей Богини дотащили Свенсена до скамейки. Ворота закрывались долго, с жутковатым воем.
— Мертвому твоя любовь ни к чему, — сердито сказала матушка. — Мертвых надо помнить. А любить — живых. Эх… давай-ка его сразу в источник. Там и согреется, и милостью Богини излечится. А потом сама выхаживать будешь. Это тебе послушание, сестра. За жестокосердие и обман.