Страница 79 из 138
— Бросаете мне вызов, капитан? — спросил он с насмешкой. Выставил на беговой дорожке режим, встал на ленту и пошел, ускоряясь и наблюдая за напарницей. Люджина улыбнулась, вытерла лицо, шею, живот — солдатский медальон выпал из-под майки, и Стрелковский вспомнил утро неделю назад, контраст обнаженного тела и металла — и отвел глаза.
— Я бы проверила, как вы крепки, шеф, — раздался задумчивый голос северянки. Она отложила полотенце, c явным намеком покосилась на маты. — Ну и заодно поняла бы, что я сейчас могу. Но только если вы не побоитесь меня швырять, Игорь Иванович.
— Нет, Люджина, — твердо ответил он. — Не хватало еще, чтобы я вас покалечил. Потерпите. И месяца не прошло, как вы в коме лежали.
— Доктор разрешил тренировки. — Северянка подняла руки, начала наклоны в стороны. Медальон болтался туда-сюда, пока она не сунула его обратно за ворот. — Не с вами, так другого партнера найду. В общежитии желающих много.
— Да вы на ногах едва стоите, капитан, — хмуро сказал Игорь. — Запрещаю.
— Так и скажите, — пробурчала она. — Побаиваетесь, что я вас заломаю.
Провокация была очень откровенной, и он улыбнулся, не желая тратить слова и сбивать дыхание при беге. Люджина поймала его улыбку, покраснела. Закончила наклоны, взяла бутылку воды, попила немного. И опустилась на пол — отжиматься. Опять тяжело, со свистом выдыхала, падала грудью на паркет, поднималась на трясущихся руках и упорно продолжала упражнения.
— Вы так загоните себя, — ровно произнес Стрелковский, когда она упала в очередной раз. — Прекратите. У вас еще будет время восстановиться.
Северянка перевернулась на спину, оперлась на локти. Лицо ее раскраснелось.
— Все равно нечего делать, командир. Если не буду заниматься, то от мышц вообще ничего не останется. Да и координация сейчас никакая. В тире у вас ни разу еще не попала в мишень. Мне кажется, я и с тридцати сантиметров сейчас промахнусь. Что кулаком, что из пистолета.
Она тяжело поднялась, снова пошла к турнику.
— Нет, вы издеваетесь надо мной, — с раздражением сказал Игорь Иванович. — Дробжек! Отставить занятия! Идите в свою комнату отдыхать.
— Наотдыхалась уже, — зло бросила она, примеряясь к перекладине. — Я вообще в отпуске, командир, приказам не подчиняюсь. Неделю уже занимаюсь, пока вас нет дома, а тут брось, и все. Конечно, сейчас. Хватит меня жалеть. И я не ребенок, чтобы отсылать меня в комнату.
— Да уж, — сказал он, оглядывая ее фигуру, голову с неровно отрастающими черными волосами, — не ребенок. Точно. Ведете себя очень по-взрослому. Что на вас нашло, Дробжек?
«Не ребенок», крупная, напряженная, начала подтягиваться и не ответила ему. Еще и ноги в коленях сгибать приноровилась, когда двигалась вверх.
— Ладно, — произнес Игорь резко, останавливая дорожку. — Идите на маты, Люджина. Я уложу вас, и вы пообещаете, что будете нормировать нагрузку. Я прослежу за этим.
— А если я вас? — спросила она деловито, спрыгнув на пол. Почти не покачнулась, но дышала очень тяжело.
— Придумаете что-нибудь, — отозвался полковник легко. — Исполню.
Напарница задумалась, решительно тряхнула головой, и ему стало любопытно: что она решила загадать?
— Договорились, командир, — сказала северянка, пошла к матам. — До трех раз?
— Один переживите, — бросил Игорь. Покрутил руками, наклонился, потянулся к полу, в стороны — чтобы потом не заработать растяжение. — Без ударов, Люджина. Бить я вас не буду, и не мечтайте. Только борьба — захваты, броски и удержания.
— Много говорите, командир, — спокойно произнесла Дробжек. Почти без вызова. Потерла ладонью свой черный ежик и улыбнулась.
Соперники встали напротив друг друга, пригнулись.
— Старт, — скомандовал Игорь.
Люджина бросилась к нему, и он тут же уклонился, схватил ее за талию, перекинул через бедро — она шмякнулась спиной на ковер, поморщилась.
— Один, — сказал полковник, наблюдая, как она поднимается.
Снова бросок, захват — но она уперлась, нырнула ему под мышку, сделала подсечку, сама упала на спину, перебросила через себя — но он не отцепился, и женщина оказалась у него на груди — и тут же полетела вбок, с выкрученной рукой, лицом в ковер.
— Два, — сказал он, прижимая ее телом к мату. Люджина засопела зло, пошевелилась — тело у нее было сильное, затылок влажный, как и спина, и бедра его упирались в упругие большие ягодицы, и пахла она сладковатым женским потом… и внутри Стрелковского вдруг что-то кольнуло, давно забытое, тягостное. Игорь отстранился от нее, поднялся, и капитан тоже встала, повернулась.
— Я вас недооценила, командир, — признала она, внимательно глядя на Игоря Ивановича. — Мощно.
— Бывает, — усмехнулся он невесело. — Закончим?
— Нет, конечно, — она потрясла руками, попрыгала на одном месте. — На позицию, полковник.
На этот раз возиться пришлось долго. Капитан никак не хотела сдаваться, а он берег ее, хоть и возил, как щенка, по ковру, сдавленно выдыхая на удачных зажимах и бросках северянки. Много раз тоже оказывался на мате, но ухитрялся изворачиваться, перекатываясь и уходя от удержания. Сам разогрелся, вспотел и увлекся. И перестарался — на очередном падении, когда вновь закрутил ей руку за спину и спиной же прижал к матам, фиксируя второй рукой и корпусом, напарница стиснула зубы и застонала едва слышно, упираясь ладонью ему в грудь и поджимая от боли ноги. Игорь тут же отодвинулся, освободил руку, сел рядом. Люджина осталась лежать, прижимая ладонь к плечу.
— Виноват, — сказал он неловко. — Дайте посмотрю. Покалечил все-таки.
— Да оставьте, полковник, — она зашипела, пока Игорь крутил ей локоть, проминал плечо. — Вы меня и так жалели.
— Жалел, — согласился он спокойно. — Вывиха нет, растяжение разве что. Нужно лед приложить.
— Переживу, — буркнула она, поднимаясь. Расстроилась, это было видно. — Я в душ.
— Вам так хотелось победить меня? — поинтересовался он, наблюдая, как она идет к душевой.
— Мне хотелось удивить вас, — ответила капитан, не оборачиваясь.
— Еще удивите, — успокаивающе произнес Игорь. — Жду вас за ужином, Люджина.
Майло Тандаджи, вернувшись домой, насторожился, как только открыл входную дверь. Обычно его встречали голоса матушки и супруги, о чем-то живо (или скандально) переговаривающихся, шум включенного телевизора, запахи готовящейся еды или звуки национальной музыки, которую так любила Таби. Сейчас в доме царила мертвая тишина. Везде горел свет, и яркая тидусская обстановка привычно раздражала глаз.