Страница 15 из 138
Белая птица сделала круг и снизилась немного, и в этот самый момент затрубили боевые горны — тяжело, протяжно, — и битва стала замирать. Отступали назад, к своим знаменам, противники, разделяя зеленое бурое поле на две половинки. То тут, то там еще продолжались сражения, но и они затихали, рассеивались. Тел на земле, казалось, было больше, чем оставшихся в живых: грязных, покрытых кровью, тяжело дышащих, стонущих, помогающих раненым. Те, кто мог стоять на ногах, молча взирали на открывшееся пространство.
Там, в окружении павших огромных воинов личной гвардии короля Седрика, стояли двое.
Командир гвардейцев. Это был мужчина уже в возрасте, тяжелый, мрачный, полуобнаженный. Такой высокий и мощный, что обычный человек доходил ему до плеча. С мечом в руке, опущенным острием на землю.
И нагая, покрытая кровью с головы до ног красноволосая смерть с багровыми глазами, пальцами медленно протирающая клинки. Будто никуда не торопилась, зная, что никто от нее не уйдет.
Ангелина спланировала еще ниже и словно застыла над головами противников.
— Вот и встретились, учитель, — гулко сказал огромный воин. — Надо закончить эту войну.
— Надо, — произнес Четери хрипло и тихо. — Не думал я, что придется убивать тебя, Марк. Уходи, и я не трону больше ваших людей.
— Тогда будут еще сражения и еще смерти, — ответил драконий ученик и поднял меч. — Окажи мне честь, Мастер. Его величество дал мне право принимать решения, и я, Марк Лаурас, говорю: если я проиграю — Рудлог признает себя побежденным и запросит мира. Мы уйдем сразу же, как один из нас будет сражен. И пусть Красный Воин не даст мне солгать или обмануть вас.
Его клинок полыхнул огнем, пророкотал в чистом небе гром — Великий Огонь принял клятву.
— Тогда и я поклянусь, — тяжело проговорил Четери. — Отцом-Воздухом и Матерью-Водой. Если ты победишь меня, тебе не будут мстить, а Пески признают поражение и согласятся на условия твоего сюзерена. И мы отступим сразу же, как закончится наш бой.
Воин-дракон отрезал свою косу у самого основания, положил ее на землю, поднялся. Рассыпавшиеся волосы его взметнуло ветром — и вдруг заплакало, полилось дождем совершенно голубое, без единого облачка небо, смывая с людей кровь и грязь, оглаживая своего сына по плечам теплыми струями.
Дождь проходил сквозь застывшую испуганную птицу, а женщина внутри горько плакала и не хотела смотреть дальше.
Молчаливые люди освобождали площадку для боя, пока противники разговаривали. Растаскивали тела, убирали раненых.
— Как Надежда? — спрашивал Чет, проверяя острие клинка. — Как дети?
— Надя разболелась перед самой войной, — степенно отвечал воин, снимая обувь и одежду, — но пишет, что все хорошо. Младший пошел только. Ты уж, если что, не забудь их.
— Поберегу, — обещал Четери, с любовью глядя на мужчину, которого взял в обучение еще долговязым юношей и который стал лучшим, превзойдя всех его учеников. — Если простит, возьму к себе с мальчишками. И ты, если я паду, забери мои клинки, Марк. И тело нужно будет сжечь, не оставляй падальщикам.
— Знаю, — неловко пробурчал уже полностью раздетый мужчина. — Отдам все почести, не сомневайся, Мастер.
Они обнялись, постояли так — в рядах солдат раздавались шепотки, тяжелые вздохи, — разошлись по краям подготовленной площадки.
Дождь усилился, в нем явно стали слышны женские рыдания. Солдаты в священном ужасе падали на колени, смотрели вверх, в голубое плачущее небо, а затем и на двух противников, решающих сейчас судьбы их стран. Те медленно поклонились, коснувшись руками земли. И метнулись навстречу друг другу.
Мощь против гибкости, сила против умения. Тонкие клинки против тяжелого меча.
Стремительные движения, и свист оружия, и разлетающиеся капли воды, и такие непохожие и похожие обнаженные воины, двигающиеся немыслимо быстро, сталкивающиеся и расходящиеся в совершенном танце смерти.
На лице человека — упорство, на лице дракона — гордость и печаль. Он сильнее, но он дарит любимому ученику, ставшему ему сыном, этот прощальный бой, позволяя показать все, на что тот способен, и огромный воин раз за разом дотягивается до него, оставляя глубокие раны, и боль эта желанна и необходима, чтобы заглушить рвущееся сердце.
Бешено сходятся клинки, и окружающим кажется, что противники уже не касаются земли — настолько велика скорость их движений, и музыка оружия звучит непрерывно, пронзительно, и льется сверху дождь, не в силах остановить непоправимое. И когда один из воинов замирает, пронзенный светлыми клинками, второй подхватывает его, омываясь алой кровью, бережно опускается с ним на землю, кладет черную голову себе на колени и плачет, глядя, как угасают глаза самого достойного из людей.
Армия Рудлога уходит, и уводит назад армию Песков белоснежный дракон. А красноволосый Мастер клинков роет могилу среди тел павших. Он не может похоронить всех, но одному он обязан отдать последние почести. И белая призрачная птица садится к уставшему, раненому, сгорбившемуся дракону на плечо, тихо прижимается к его щеке и горюет вместе с ним.
Она проснулась перед рассветом, среди костей и проржавевшего оружия, с мокрым лицом и тяжелой головой. Рядом спал щенок тер-сели, и вставало солнце, и ничего не было вокруг страшного. Страшное осталось в прошлом. И принцесса, задумчивая, с комком в горле, снова пошла вперед. Порезалась, оступившись на камнях, но боль была далекой, ненастоящей. И вокруг все было зыбким, нереальным — по сравнению с отчетливой реальностью сна.
Плато снова спускалось в песок, а в нескольких сотнях метров от него стояло поселение. И Ангелина, прихрамывая, оставляя на песке кровь, побрела туда, откуда слышалось блеянье баранов, пахло дымком и едой. За хлипкими глиняными домишками вставали горы — теперь они казались совсем близкими. Сколько же до них километров? Двадцать? Сто?
Далеко слева от себя Ани с удивлением увидела светлую полосу моря. Неужели она ночью, когда шла за тер-сели, так далеко ушла обратно к берегу? Или тут море врезается в сушу заливом?
Люди встретили принцессу настороженно, недоверчиво глядя на плато за ней. Смуглый пожилой мужчина — по-видимому, староста — вышел ей навстречу, и она осторожно поклонилась, учтиво пожелала людям здоровья, и сытости, и много воды, и попросила остановиться здесь на несколько часов, отдохнуть и поесть, если добрые жители накормят путницу.
Женщины сочувственно заахали, кто-то рассмотрел тер-сели у ее ног. «Добрый знак, добрый!» — загомонили в толпе, и староста нехотя кивнул, всматриваясь в ее лицо, думая о чем-то и хмурясь.