Страница 14 из 32
Жена слабенькая стала после побоев: ходила сгорбившись, хромая, вздрагивала от его появления — и грызла Седрика изнутри горькая вина, и корил он себя, и последними словами ругал, и задаривал ее подарками, а она глаз не поднимала, только кивала: «Да, муж мой, да, господин мой».
Не выдержал он однажды, сорвал со стены плеть, нож острый, упал перед ней на колени:
— Избей меня, убей, Олюшка, не могу я так больше; чудовище я, что поднял руку не на врага на поле брани, а на тебя, на женщину, на супругу свою верную. Не делала ты мне зла, а только отплатил я тебе яростью своей.
А королева первый раз на него взгляд подняла и сказала тихо:
— Да что же я, зверь, чтобы бить и убивать?
И зарыдал король от слов этих, зарычал, как волк, согнулся, ноги ее обнял. А только робко коснулась его волос женская рука и тут же отдернута была испуганно.
Золотое сердце было у королевы Ольги. Говорили потом, святостью своей она половину грехов мужа отмолила да потомков отбелила. С этой поры Седрик-Иоанн с супругой разговаривал только тихо, почти шепотом, и называл ее не иначе как «сердечко мое». А если вдруг затмевала его сознание ярость — достаточно было появиться хромающей королеве, чтобы успокоился он, пришел в себя. Воцарилась во дворце Красных тишина. А вне его готовились две страны к примирению. Решено было, что подпишут договор мирный все аристократические роды со стороны Рудлога и все драконы со стороны Песков — чтобы не было кровной мести, чтобы никогда больше между двумя Стенами не было страшных битв.
И хоть тих стал Седрик среди родных, злость его от поражения не уменьшилась. Уверен он был, что ему, не знавшему проигрышей, выиграть войну только Рубин в драконьих руках помешал. И предложил королю тогда Виланд Черный, высохший, потемневший — только глаза одни остались ядовитые, зеленые, — хитрость последнюю.
«Испытаем еще раз драконов. Нашлю я на них проклятье смертельное, если дашь мне силой твоей подпитаться, кровью поделишься. Отобьются они только, если Рубин у них, — тут-то все и откроется, а свидетелями станут все аристократы и послы иноземные. От нас-то они отбились, а если всем миром на них насядут? Не выдюжат».
Мучился Седрик, просил у отца своего совета, спускался в зал, где лежал первопредок их, Иоанн, да только молчал огненный бог, как не слышал его.
И вот настали дни подписания мирного договора. Прибыл Красный двор в долину в Милокардерах, на нейтральную территорию; разбили лагерь, стали ждать драконов. Вскоре побелело небо от крыльев, раздался шум великий и трубный рев — то враги их летели, старые и малые, мужчины и женщины. Кто сам лететь не мог, того на спинах несли.
Так был важен для драконьего народа этот день, так была тяжела для них война, что никто не хотел пропустить полную капитуляцию Рудлога, по которой Милокардеры переходили им в вечное пользование. А заклятый враг, встав перед лицом Терии Вайлертина, должен был произнести слова о том, что признает свое поражение и клянется больше меч в сторону Песков не поднимать.
— Летят, — прошелестел Черный король. — Твари самодовольные, красуются.
Как белые листья в прекрасном танце, опускались на другой конец долины драконы. И чудилось Седрику в их реве оскорбление, а в медлительности их — насмешка. И шепот в его голове твердил: «Не мир они прилетели заключать, а опозорить тебя, силу свою показать еще раз; и Рубин у них, и победа — неужто спустишь?»
И нарушил Красный король важнейшую заповедь кодекса воинов, данного отцом его, Огнем Изначальным: соблюдать законы войны, что победу, что проигрыш принимать по чести. Положил руку на плечо Виланду и сказал сквозь зубы:
— Моя сила — твоя.
Оскалился Черный, выставил вперед руки, застонал, всасывая в чудовищную воронку хаоса мощь огненную, — и сорвалось с его пальцев смертельное проклятье. Мигом почернело небо в долине, и люди, соратники, стоявшие перед ними, стали падать замертво, обугливаясь как головешки, и полетела огромная сеть в приземляющихся врагов.
И вдруг вытолкнуло искорку в те сферы, куда человеку путь заказан: узрела она богов, всю суть их стихийную и внимание их, к долине прикованное. Узнала, что ушли Красный и Синяя в человеческие тела, ибо последней каплей, переполнившей чашу весов, было их участие в поединке Четери и Марка Лаураса — а Белый уж давно доживал жизнь слепым калекой, родившимся без рук и без ног, но почитаемым как святой в далеких Эмиратах, и вот-вот должен был вернуться в небесные чертоги.
Увидела она, как распростерся Желтый, удерживая Туру в равновесии, а Зеленый, не успевая, взрастил вокруг драконов камень, чтобы уберечь их от проклятия, которое убило бы их наверняка, — и тут же сам ушел в десятки перерождений, ибо грубо вмешался в жизнь человеческую. Остался на Туре один Желтый, приняв на себя всю ее тяжесть.
А два короля с изумлением смотрели, как на месте, где кружили драконы, появляется высокая гора и сеть проклятия стекает по ее склонам, истаивая и развеиваясь.
Закашлялся Виланд Черный, начал харкать кровью, согнулся — и повалился замертво. Надорвался.
А над долиной воцарилась тишина.
И в тишине этой начал трезветь Седрик. Посмотрел на руки свои, на гору, сжал кулаки — и снова себе в предплечье зубами вцепился, до крови прокусил. Заревел от стыда, от осознания, что поступил он подло, что всю жизнь его и потомков его будут называть Рудлоги Подлые, Рудлоги Бесчестные. Шел он к горе, тяжело переставляя ноги, — и разбегались от него люди, и не было рядом верного Марка, чтобы скрутить короля, не дать навредить ни себе, ни другим.
Несколько недель бился Красный у горы: жег ее пламенем, бил молниями, льдом сковывал — но что человек против миллионов тонн камня? Приказал он собрать магов, но и те ничего не смогли сделать.
Вернулся он во дворец поседевшим, глаза от сыновей прячущим. Отдал сыну корону и державу, взял нож и направил его в сердце — да только с криком кинулась на него жена, выбила оружие, запричитала, обхватила дурную гордую голову мужа, заплакала: не оставляй меня, не надо, молю, за тобой пойду, так и знай!
И остался Седрик для нее жить. Живым себя истязать. Явился к нему через десять лет Красный Воин. Наказал его страшно: три дня и три ночи не выходил король из подземного святилища, а когда вышел, глаза его белыми от мук стали.