Страница 93 из 94
— Вы будете жить, — твердо пообещал он. Ее яростность задевала что-то в его душе, и дыхание становилось тяжелее, и сердце ускорялось. — Я клянусь, что вы будете жить.
— Мы могли погибнуть к-каждый день с момента, как я оказалась здесь, — горячечно, лихорадочно говорила она, глядя ему в глаза. И в ее взгляде было столько боли и отчаяния, что ему самому становилось больно. — Мы можем погибнуть сегодня! И я не хочу умереть, не познав, что такое — быть с человеком, которого любишь. Боги, да мне страшно умереть, понимая, что я даже никогда не целовалась по-настоящему!
Его брови невольно приподнялись.
— Я припоминаю иное, — осторожно сказал он. — После нашего брачного обряда… я совершенно точно вас целовал. И это было вполне по-настоящему.
— Да я не успела ничего понять! — возмутилась она, яростно сверкая глазами. — Вы, лорд Тротт, как-то резко предпочли целовать другие места! А я была так напугана, что ничего не запомнила!
Последнее Алина почти выкрикнула ему в лицо, и он качнулся навстречу этой ее ярости, привлекая к себе, и поцеловал прямо в сердито поджатые губы — они, ягодные, теплые, сразу дрогнули, расслабляясь, раскрываясь. В глазах ее близко-близко плескалось изумление — он сжал ее сильнее, и принцесса сдавленно, тихо застонала ему в рот, обводя языком его губы. По телу его прошла дрожь, и ушли все звуки и ощущения, кроме прижатого к нему горячего тела, нежного тепла губ и дыхания, неуверенных и воспламеняющих кровь ласк языка, легких пальцев в его волосах на затылке.
Он целовал ее так, будто она всегда принадлежала и будет принадлежать ему — нежная, отважная девушка, словно созданная специально для него. И когда отстранился, мир продолжал вращаться вокруг, никак не желая собираться в реальность — реальной была только Алина Рудлог, которая смогла сделать его сердце снова живым.
— Теперь вам не страшно умирать? — спросил он хрипло, переводя дыхание.
Она посмотрела прямо на него — припухшие губы, блестящие глаза. Покачала головой.
— Теперь еще страшнее, профессор.
— И верно, — пробормотал он, подхватывая ее на руки.
— Куда вы меня несете? — спросила принцесса, щекоча губами его ухо.
— Целовать вас, — пробормотал он. — Так, чтобы нам обоим было не страшно умирать, Алина.
Она улыбнулась ему в шею.
— Мне нравится эта идея, лорд Макс.
— Макс, — попросил он хрипло. — Хочу услышать, как ты зовешь меня по имени.
— Макс, — прошептала она послушно и осторожно провела языком по его коже.
Солнце чужого мира уже обняло край неба предвестником рассвета, когда Тротт бросил полотно среди мягких трав и опустил на нее Алину Рудлог. Он опустился рядом — и она стянула с него рубаху, и первой коснулась губами его груди. А затем позволила снять одежду с себя.
— Все правильно, — горячо шептала она ему в губы, пока он касался ее тела, гладил, ласкал, задыхаясь от жажды, — все между нами правильно, Макс. Ты показал мне стихии… ты защищал меня… ты всему научил меня… Выживать и драться. Летать и убивать. Кому, как не тебе, учить меня любви, Макс?
Крылья ее ласкали его спину, а руки — легли на плечи, когда он, склонившись над ней, упоенно целовал ее ягодные нежные губы так, чтобы она точно никогда его не забыла — и принцесса отвечала, подаваясь навстречу, вцепившись в его плечи с такой силой, будто боялась, что он снова уйдет.
Но он никуда бы уже не мог уйти. Он исполнял то, что обещал — изгонял из нее страх, и на этот раз никуда не торопился. Потому что на краю смерти нет смысла торопиться. На краю смерти можно делать то, что хочешь.
И он оторвался от ее губ и спросил шепотом, глядя в затуманенные глаза:
— Вы знаете, как на древнесеренитском называют красивые женские губы?
Алина покачала головой. Ей не было страшно — она была ошеломлена и оглушена тем, что происходило. И пусть она знала древнесеренитский с пяти лет, она даже под страхом пытки не вспомнила бы то, о чем он ее спрашивает.
— Deae arcus, — прошептал он. — Лук богини. За божественный изгиб, — он снова поцеловал ее, и она с наслаждением ответила ему — так вкусен он оказался, и такую дрожь вызывали касания его языка. Он скользнул ниже, по шее к выемке над ключицей. — Locus sericus, — продолжил он хрипло. — Место шелка.
— Я уже поняла, что вы отлично учились в университете, профессор, — прошептала она, откидывая голову, — потому что целовал он со знанием дела, и борода щекотала и царапала ее кожу. Она чувствовала ладонями его горячее тело, перекаты мышц, росчерки шрамов, ласкала его под крыльями — он вздрагивал, выдыхал тяжело, снова склонялся к ней.
— Макс, — напомнил он, спускаясь ниже, к груди. — Verteх teneritatis… вершина нежности… еще ее в стихах называли Masculina mors, мужская погибель… а это, — он коснулся языком пупка, — puteus desiderii, колодец желания…
Ей было и смешно, и горячо, и нежно — такой лорд Тротт… Макс, конечно же, Макс, был ей незнаком, и сам он улыбался, то и дело поглядывая на нее темными глазами, словно проверяя, не боится ли она снова, не хочет ли прекратить. Она сжимала его волосы, чувствуя, как от каждого касания по телу пробегает дрожь и оно становится все пластичнее, все горячее — и плещут по коже мягкие волны желания, все нарастая и грозясь захлестнуть ее с головой.
По правде говоря, сейчас бы она умерла, если бы он остановился.
— А это, — он коснулся губами колен, и дыхание его стало прерывистым, — это… mainsania…
— Моя одержимость? — попыталась вспомнить Алина. — Как странно называли их серенитки…
— Серенитские поэты называли колени ianitores… привратники. А я… mainsania. Потому что они скрывают… locus mellis, — сипло прошептал он, разводя и сгибая ее ноги и скользнул по колену губами ниже, по внутренней поверхности бедра. — Место меда.