Страница 5 из 65
— Не смейся, Джо. Мне стало совестно, что я такая жадная, хотела выгадать деньги для себя и я ходила променять маленький флакон на большой. Я отдала за него все мои деньги, — не без гордости прибавила она, показывая красивый флакон, добытый ею вместо прежнего, дешевого. Она так серьёзно относилась к сделанному ею над собой усилию, что Мегги дружески потрепала ее по плечу, а Джо объявила, что она — «козырь-девка». В эту минуту Бетси подбежала к окну и, сорвав самую пышную розу, украсила ею флакон.
— Мне стало стыдно моей жадности, после того, что мы читали и говорили сегодня утром; вот я и побежала поскорее переменить флакон, — пояснила Эмми. — Теперь я вполне довольна, мой подарок лучше всех, — прибавила она, снова поддаваясь одной из своих слабостей.
Опять стукнула наружная дверь и опять корзинка с подарками отправилась под софу. Девочки проворно уселись за стол, будто в ожидании завтрака.
— Поздравляем с Рождеством, мама! Желаем еще много-много лет праздновать его, благодарствуйте за книги; мы уже читали их и будем читать каждый день, — вскричали они хором.
— И вас поздравляю, милые дочки. Я очень рада, что вы уже читали ваши книжки, и надеюсь, что сдержите слово. Но мне нужно сказать вам несколько слов перед тем, что мы сядем за стол. Недалеко отсюда лежит бедная женщина с новорожденным ребенком. Шестеро других детей сидят в кучке на одной постели, чтоб не замерзнуть, так как топить им нечем. Есть им также нечего, и старший мальчик прибегал ко мне сказать, что они погибают от голода и холода. Не отдадите ли вы им ваш завтрак для праздника? — спросила мистрисс Марч своих детей.
Девочки редко бывали так голодны, как в тот день: они уже около часа ждали завтрака, поэтому ни одна из них не отвечала тотчас; но колебание продолжалось только минуту и Джо первая вскричала:
— Как я рада, что мы еще не съели завтрака!
— Позволь мне мама, помочь тебе отнести завтрак бедным малюткам, — попросила Бетси.
— Я отдаю сливки и пышки, — объявила Эмми, отказываясь с геройским мужеством от любимых предметов.
— Я знала, что вы это сделаете, — сказала миссис Марч с довольной улыбкой. — Мы все понесем завтрак, а возвратившись, поедим хлеба с молоком. Мы вознаградим себя потом, за обедом.
Девочки проворно собрались и двинулись в путь. Было еще рано; прохожих на улицах, почти не встречалось и шествие их не возбудило ничьих насмешек.
Марчи вошли в бедную, почти пустую комнату, с разбитыми окнами, с пустым очагом. На постели, под лохмотьями, лежала больная женщина с плачущим младенцем, между тем как группа других детей, бледных и голодных, жалась друг к другу, прикрываясь старым стеганым одеялом.
При входе неожиданных гостей и принесенных ими кушаний, у детей широко раскрылись глаза, и посиневшие губы радостно улыбнулись.
— Это ангелы прилетели к нам! — воскликнула бедная женщина, прослезившись от радости.
— Хороши ангелы, в бурнусах и сапогах! — сказала Джо, вызвав этим замечанием общий смех.
Но, действительно, можно было подумать, что в бедную комнату явились если не ангелы, то благодетельные феи. Анна, принесшая дров, затопила печку и завесила разбитые окна старым тряпьем и своею шалью. Миссис Марч напоила бедную женщину чаем и накормила овсяным супом, а главное — успокоила ее обещанием не оставлять ее без помощи. Бедного малютку она одела и укутала с материнскою нежностью. Между тем девочки ее накрыли на стол, усадили детей около огня и стали кормить их, как голодных птенчиков, смеясь, болтая и стараясь понимать исковерканный английский язык, на котором говорило это семейство, переселившееся в Америку из Германии.
Малютки набивали себе рты и грели у огня красные руки, а девочки наши, глядя на их радость, позабывали, что у них самих еще не было во рту ни крохи в это утро. Но зато с каким аппетитом позавтракали они, возвратившись домой, хлебом с молоком! Сознание, что они оставили за собой утешенную семью, сделало для них этот непраздничный завтрак вкуснее самых тонких блюд.
— Вот это значит любить ближнего более самого себя? А ведь оно приятно, — сказала Мегги, раскладывая подарки, пока мать ее собирала наверху старые платья для бедного семейства Гуммель.
Хотя выставка подарков и не представляла особенно блестящей картины, но зато в ней выражалось много детской любви; притом же высокая ваза с розами, белыми маргаритками и кудрявыми виноградными лозами, стоявшая посреди стола, придавала ему праздничный вид.
— Идет! Бетси, начинай! Эмми отворяй двери. Ура! — вскричала Джо, прыгая по комнате, между тем как Мегги побежала к дверям, чтобы торжественно подвести мать к почетному месту. Бетси заиграла веселый марш, Эмми настежь отворила дверь, а Мегги величественно ввела миссис Марч.
Подарки произвели желаемое действие вполне. Миссис Марч была удивлена и тронута; улыбаясь, с полными слез глазами, рассматривала она подарки и читала коротенькие надписи на них. Туфли были совсем по ноге; один из новых платков, надушенный одеколоном, тотчас же отправился в карман; роза была приколота к груди; красивые перчатки также оказались впору.
Много было смеха, поцелуев и объяснений в простом, теплом тони семейной любви, который придает столько прелести этим домашним праздникам и делает воспоминание о них таким отрадным, когда наступает будничный труд!
Таким образом прошло все утро, а остаток дня был посвящен приготовлениям к вечеру. В этот день у Марчей готовился спектакль. Девочки, будучи слишком молоды для того, чтоб часто ходить в театр, и не довольно богаты для блестящей постановки домашних представлений, пустили в ход всю свою изобретательность и сами сделали все, в чем нуждались. Многие из их произведений были очень остроумно придуманы; тут были и гитары из папки, и античные лампады из формочек, в которых продается масло, оклеенных серебряной бумагой, и великолепные платья из старого ситца, сверкавшие блестками, добытыми на фабрике свинцовой посуды, от которой остаются целые груды этих дешевых бриллиантов; и латы, осыпанные теми же драгоценностями. Как водится при подобных случаях, вся мебель была перевернута вверх дном.
Так как мужчин не было между участниками спектакля, то мужские роли взялась исполнять Джо. С невыразимым удовольствием натягивала она на ноги пару крестьянских сапог, подаренных ей одною приятельницей, которая была знакома с одной дамой, знавшей одного актера. Эти сапоги, старая рапира да потертый камзол, служивший одному художнику для манекена, были главными сокровищами Джо и являлись на сцену при всяком случае. Малочисленность действующих лиц принуждала двух главных актеров к необычайной расторопности, и нельзя было не отдать справедливости усердию, с которым они разучивали по три и по четыре роли, переодеваясь в различные костюмы и еще, сверх того исполняли обязанности режиссера. Эти спектакли служили отличным упражнением для памяти и давали девочкам много часов мирного удовольствия, наполняя их досуги, которые иначе проходили бы, может быть, в лени, скуке или менее полезных занятиях.
Вечером двенадцать девочек сидели перед полосатым тиковым занавесом и ждали, с самым напряженным любопытством, когда он поднимется. За занавесом слышался шорох, шепот и хихиканье Эмми, которая не умела владеть собой, когда была в возбужденном состоянии. Но вот прозвонил колокольчик: занавеска раздвинулась и началось представление трагической оперы.
«Темный лес», о котором гласила афиша, изображался несколькими кустарниками в горшках, зеленым ковром на полу и гротом в глубине сцены. В гроте, сооруженном при помощи конторок и толстого ковра, была поставлена небольшая жаровня с угольями, над которой висел черный котелок, а над котелком стояла, наклонившись, старая колдунья. Сцена была темна, и раскаленные уголья производили большой эффект, особенно когда колдунья открывала крышку котелка, из-под которой вырывались клубы пара. Когда утих взрыв рукоплесканий, вызванный этой картиной, на сцену вышел большими шагами злодей Гуго, с черной бородой, в широкополой шляпе, надвинутой на глаза, в таинственном плаще и в огромных сапожищах. Он начал, в волнении, ходить по сцене, гремя шпагой, которая висела у него сбоку и хватаясь за лоб. Он пел, с дикими вскрикиваньями, о своей ненависти к Родриго и любви к Заре и о своем невинном намерении убить первого, чтоб приобресть вторую. Грубый голос Гуго, прерываемый криками, когда чувство слишком обуревало его, производил потрясающее впечатление, и публика неистово хлопала каждый раз, когда он останавливался, чтобы перевести дух. Раскланявшись с видом актера, привыкшего возбуждать восторг, он подкрался к пещере и повелительным тоном вызвал оттуда колдунью Агарь: «Эй! Старуха, поди сюда!»