Страница 1 из 6

Восхищение

Гордины Братья

Илья Зданевич (Ильязд)

Восхищение

Издание пятое, исправленное и дополненное

С 10 рисунками Б. Констриктора и 3 приложениями

Составление, подготовка текстов, комментарии и примечания Сергея Кудрявцева

Составитель благодарит г-на Франсуа Мере (Frangois Maire), хранителя литературного архива И.М. Зданевича, за предоставление копий архивных документов

В оформлении суперобложки использована работа Н. Пиросманашвили «Праздник в Болниси-Хачини». Ок. 1915. Музей искусств Грузии им. Ш. Амиранашвили, Тбилиси

Фронтиспис: Джорджо де Кирико. Портрет Ильязда. 1927.

Частное собрание, Франция

Восхищение

Роман

Жене и дочери

Снег нарастал быстро, упразднив колокольчики, потом щебень, и уже брат Мокий выступал по белому, вместо мха и цвета. Сперва было нехолодно, и хлопья, приставая к щекам и западая за бороду, сползали свежительные. Сквозь возмущённый воздух бока долины, утыканные скалами, начали одеваться в кружево, а потом вовсе исчезли, и тогда полосы задрожали, сдвинулись, закружились, захлестали брата Мокия по лицу, примерзая и беспокоя глаза. Тропа, скрытая от взоров, часто выскальзывала из-под босых ног, и пошёл путник то и дело проваливаться в скважины между валунами. Иногда ступня застревала, и брат Мокий падал, барахтался, гремя веригами, и с трудом подымался, наевшись мороженого

Наконец грянули трубы. Ветры повырывались из-за окрестных кряжей и, ныряя в долину, бились ожесточённо, хотя и неизвестно из-за чего. Справа воспользовавшиеся неурядицей нечистые посылали поганый рёв, а позади не то скрипки, не то жалоба мучимого младенца еле просачивалась сквозь непогоду. К голосам прибавлялись голоса, чаще ни на что не похожие, порой пытавшиеся передать человеческий, но неумело, так что очевидно было, всё это выдумки. На верхах начали пошаливать, сталкивая снега

Но брат Мокий не боялся и не думал возвращаться. Время от времени крестясь, отплёвываясь, утираясь обшлагом, монах продолжал следовать по дну долины дорогой привычной и нетрудной. Правда, из всех прогулок, которые ему приходилось выполнять через этот перевал, да и через соседние, менее доступные, сегодняшняя была наиболее неприятной. Ни разу подобной ярости не наблюл странник, да ещё в эту пору. В августе – такая пляска. И как будто сие путешествие ничем не вызвано особенным, нет повода горам волноваться. Однако если судьба пронесёт и не удастся им сбросить на него лавину теперь же, то часом-двумя позже будет он вне опасности

Долины, по которым ходок продвигался, погружаясь на каждом шагу по колено в снег, завершались крутым откосом, предшествуя перевалу на южный склон хребта. Часа через три после начала метели этот откос братом Мокнем был достигнут. Подыматься можно было разве на четвереньках. Руки проваливались поглубже ног, снег был настолько уступчив, что посох, выскользнув, закопался без следа; подчас всё под монахом шевелилось, он закрывал тогда голову, пытаясь остановить обвал. Что происходило вокруг, брат Мокий уже не видел. Но чувствовал: не по силам ему. Полегчал, посветлел, возрос, возносился. Не слышал рокота ущелий, не прислушивался к дурачествам. Одна только жажда распространялась по телу, и тем сильней, чем дольше он грыз лёд, пока снег не начал сперва розоветь, потом покрываться кровью. Наконец откос стал крут менее, ещё меньше: вот площадка, такая ровная, что и шагу не ступишь без смертельной устали. Брат Мокий разорвал смёрзшиеся ресницы, обмер и рухнул навзничь

Над ним буря продолжала неистовствовать. Чудовищные тени двигались вокруг или ходили по нему, ломая. Смотреть было трудно – а надо было на огромную и кудрявую смерть, следить за собственными конечностями, ужасными, тронутыми ею, – как, завязываясь в узел, пухнут пальцы, деревенеют, обрастают лишаём и шишками, лопаются, и из трещин каплет не пунцовая незаметная жизнь. Но снова легко, не больно, не душно. Сучья ещё кое-как отряхают снежинки с век, можно креститься и наблюдать жуткое волшебство. Всё теплее от снега, и дозволено путнику в такую-то минуту, усталому, уснуть. Поёт буря, отогнав прочие звуки, молитву за усопшего

Брат Мокий, умирая, хотел было что-то вспомнить, а может, и кого-то, но некогда было, да и состояние души не позволяло думать о вещах прошлых и незначительных. Блаженство ледникового сна было, пожалуй, греховно, но, ниспосланное при жизни, наградой и преддверием райским. И погребённый ждал открытия врат и неземного света, что должен пролиться. Неисчерпаема мудрость и обилие щедрот пославшего восхитительную сию смерть

Но брат Мокий спал и не спал, и порядок событий был таков, что его ум воскрес и начал работать. Ряд мелочей, всё более численных, заставил себе придать значение, а потом отнести к порядку низменному. Отчего, занесённый не знал, но заключил, что, значит, не рассталась ещё душа с телом, не отняла её смерть. Оставалось ждать, и постепенно возникла мысль, что ожидание томительно и надо события ускорить. Ясно уже, что смерть взяла брата Мокия, но и выронила, случайно или по распоряжению свыше, и вот он обрёл вновь свободу, иначе земное существование, так как там нет личности, а значит, нет свободы, и растворяешься в безотносительном и необходимом

Проверив, убедившись, что всё именно так, путешественник вернулся к движению. Попробовал было пошевелить руками, сначала не удалось, потом правая нашла выход и корку, образованную обтаявшим от телесной теплоты снегом. Кора оказалась непрочной, и при помощи и другой руки брат Мокий пошёл ломать свод, прорывая путь через толщь; что ещё легче, так как снег сух и воздушен и, по-видимому, его навалило немного

Брат Мокий старался, тужился, пока не пёрнул, захихикав самодовольно. Вдруг свод осел; можно без затруднений встать, отряхнуться и оглядеться. Так и есть

Брат Мокий возвышался у истоков ледника, расположенного в седловине перевала и стекающего по обе стороны. Об утренней буре напоминали несколько облаков, клубы тумана и бахрома на кручах. Открыто во все стороны, высокогорными любуйся окрестностями, беспрепятственно продолжай путь! Но ни славословия, ни благодарности не вырвалось у монаха. Он захихикал ещё грязней, будто довольный, что провёл кого-то. Однако во взгляде его, давеча столь решительном, в минуту смертельную лучезарном, замерцала боязнь, неуверенность, сознание собственной нечистоты. Не побрезгала ли смерть, увидев, с кем у неё дело? И монах заспешил по льду к высшей точке перевала, до которой оставалось пустяки

Слева, всего в нескольких шагах от места, где брат Мокий лежал только что, ледник обрывался и падал в небольшое озеро, занимавшее котловину под перевалом. Хотя по преувеличенно лиловой воде плавало сало и льдины, всё-таки стая нагорных бабочек преспокойно купалась, взлетая над поверхностью или погружаясь. При этом вода была настолько прозрачна, что были видны камни, а когда крылья гуляли по дну, то делались различимыми малейшие их усики

Озеро обступали вершины, злые и изувеченные, но которые сегодня не двигались и не грозили. Всматриваться в их подозрительные утёсы брату Мокию не было охоты, почему и повернулся к долине, лежавшей справа, только что пройденной и окружённой твердынями, что были подальше, возвышаясь на главном хребте, и потому безопаснее. Особенно хорош вот тот кол, вбитый в небо. Говорят, тысячелетье назад какой-то головорез забрался на самый верх, но сойти не смог. С той поры это он кричит в холода, умоляя, чтобы его сняли. Сидит же, вероятно, на противоположном склоне, так как брат Мокий и на этот раз не увидел крикуна