Страница 27 из 46
Бросая на него недовольные взгляды, Грач все-таки покорился: так ребенок покоряется строгой кормилице. Он пододвинул к себе поднос, поставленный Ризом на его рабочий стол, и начал есть. Сам же Риз устроился в кресле напротив, излагая Грачу почерпнутые от Зои новости.
Грач кивал и мало-помалу доел весь суп — достижение, которое Риза не могло не радовать. «Ты превращаешься в глупую няньку», — сказал он сам себе, но радость никуда не делась.
— Ну, — произнес Гарольд совсем другим, начальственным тоном, — сэр Джон, я даже перевыполнил ваши условия. Мою корреспонденцию, пожалуйста.
Джон протянул ему закрытый пакет с письмами и поднялся, чтобы уйти. Грач, к его удивлению, удержал его.
— Здесь нет ничего из того, что ты не знаешь.
— Здесь, вероятно, письма от леди Грации, — сказал Риз даже не вопросительным тоном. — Ты, конечно, хочешь остаться с ними наедине.
На лице у Грача появилось сложное, грустное выражение.
— Не только, — сказал он. — Еще я жду донесений из Тулузы.
Про леди Грацию Риз знал от Фаско: так звали богатую вдову, с которой у Грача был роман где-то во Флоренции, а может, в Венеции — Фаско как-то очень путано изъяснялся на этот счет. Грач порвал с ней при туманных обстоятельствах; она была уверена, что он ушел в монастырь, и обменивалась с ним длинными письмами пару раз в год. «Как Пьер и Элоиза[36], - сказал Фаско, — хотя ее никто в монастырь не отправлял».
О Пьере и Элоизе Риз слышал в Париже, где эта история, еще сравнительно недавняя, уже составила часть городских преданий. Он подумал тогда, не намекал ли таким образом Фаско, что Грач каким-то образом утратил свою мужскую натуру, подобно Пьеру Абеляру. Но оказалось, дело не в этом.
Грач все еще любил свою вдову Грацию и любил нежно: это становилось ясно при одном взгляде на его лицо, когда он получал новое письмо из церкви Святой Елены на нескольких листах.
У самого Риза при этом возникло в груди сложное чувство. Если бы Джессика была жива…
— И все же я тебя покину, — сказал Риз. — Мне следует привести в порядок мой доспех.
— Пока тебя не было, я задремал днем. Сон повторился опять, — заметил Грач. — И кровавая волна была на этот раз больше. Она залила всю полуденную часть Аквитании, перехлестнулась на Пуату и Бретонь, задела Англию и Шотландию… Белый дрок мок в крови, львы встали на дыбы, вепрь… — Грач замолчал. — Я говорю, как сумасшедший пророк из легенды о Мерлине, не так ли? — с горечью спросил он. — Правда в том, сэр Джон, что мне никогда раньше не являлись видения такого масштаба! И такой… я бы сказал… аллегоричности.
— Ну, это значит только, что нам следует отправиться в Гиень, не дожидаясь вестей о короле Генрихе. Ведь в Гиени же центр этого всего?
Грач неохотно кивнул.
— Два дня, — добавил он. — Два дня мне хватит, чтобы выздороветь.
— Не сомневаюсь, — согласился Риз, а про себя подумал, что нужно выждать как минимум неделю. — Ну, тем более, кольчуга ждет меня. На континенте она понадобится.
Грач вздохнул.
— До завтра, сэр Джон.
Глава 12. Под красным флагом
Увы, им удалось отбыть только через месяц. Дело было вовсе не в здоровье Грача: дня через четыре он уже довольно твердо стоял на ногах, а дней через семь вполне способен был выдержать морское путешествие. Просто из-за зимних штормов не нашлось капитанов, согласных отвезти их во Францию.
За это время Риз спас еще несколько лондонцев. Пожалуй, причудливее всего была история свечника: в видении Грача некий мастер лежал мертвым на полу в собственной лавке, а из всех телесных отверстий, даже из ноздрей, у него торчали свечи — восковые. В этом-то и состояла загадка: сам свечник изготавливал исключительно сальные, как выяснилось без особого труда (это чувствовалось даже в видении по бедности его лавки).
Прежде Риз и представить себе не мог, какие нешуточные распри и интриги кипели в среде свечных дел мастеров! «Куда там королям и герцогам», — думал он в конце расследования, брезгливо отряхивая плащ, весь испещренный брызгами жира и разводами воска. Особенно сильная вражда бушевала между производителями восковых и сальных свечей; а уж когда сальной свечник придумал, как отливать свечи ровными, а не лепить их вручную…
Ризу пришлось тайком вывозить свечника из города, пока тот клялся и божился, что в жизни никогда больше не сделает ни одной формы для свечи. Грача это расстроило: он долго сетовал на прискорбное отношение к техническому прогрессу.
— Вы понимаете, сэр Джон, как приветствовали бы его изобретение в любом монастыре? — запальчиво говорил Грач. — А вместо этого бедняга вынужден навсегда убраться из города, напуганный до того, что больше никогда…
Вместо ответа Риз просто вывалил на стол Грача из мешка штук сто восковых свечей — гладких, цилиндрических, одна к одной. Грач замолчал, только закрывая и раскрывая рот, как рыба.
— Презент на память, — сказал Риз. — Обобрал его мастерскую.
— Сэр Джон, у меня нет слов, — проговорил Грач благоговейно.
Ризу даже стало неловко. Пришлось срочно отворачиваться, чтобы не сказать какую-нибудь чувствительную глупость.
Потом еще было дело молочницы, которая задумала прирезать гулящего любовника; и дело ткача, которого гильдия принуждала выдать дочь замуж за богатого купца, чтобы расплатиться с общинными долгами, а ткач чуть было купца не порешил (Риз искренне ему симпатизировал); и дело боцмана со шкипером, которые вздумали прикончить хозяина судна и поделить товар… В общем, Лондон не давал им скучать.
Между тем кошмары Грача все учащались и под конец приходили уже почти каждую ночь.
Риз взял себе за правило спать в кровати патрона[37] — так было спокойнее, хотя с системой отопления в этом особняке не требовалось делить постель для тепла. Иногда Джон будил Грача, но не всегда это получалось: иной раз Гарольд не слышал ничего, кроме голосов из своих кошмаров.
Видения настолько захватывали Грача, что он метался по тюфяку туда-сюда, выкрикивая и бормоча обрывки фраз, а то даже норовил расцарапать себе лицо или выколоть глаза, и Ризу приходилось удерживать его руки, боясь нечаянно что-нибудь Грачу сломать.
В бреду Гарольда можно было разобрать латынь, окситанские, ойльские, английские и итальянские наречия, даже иберийский и что-то похожее на говор славянских рабов, который Риз слышал в каменоломнях.
На саксонском и латыни Грач бормотал про огненный дождь, падающий с неба, и про железных птиц, несущих отравленные яйца, и про горящую воду, а еще про невидимые сети, опутывающие мир — если, конечно, Джон правильно понимал. Может быть, Грачу снился конец света: все это тревожным образом перекликалось с откровениями Иоанна. А может быть, оправдывались тайные страхи Риза, и Грач начинал сходить с ума.
Днем Гарольд выглядел как всегда и говорил разумно. Если видения приходили к нему при свете солнца, то бывали довольно бледными — он даже не терял от них сознания — и четкими. Риз уже хорошо узнал Лондон и научился извлекать из словесных описаний Грача сведения о том, где и с кем случится очередная беда. Однако дел с уходом холодов стало много, и, несмотря на опыт, все это выжимало Риза похлеще, чем несколько рыцарских турниров подряд.
Когда с первыми днями февраля и хорошей погоды они наконец поднялись на борт генуэзского каботажника, плывущего к берегам Франции, Риз смотрел на будущее весьма мрачно. Все его надежды сосредоточились на недолгом пути до Окситании — лишь бы выспаться в дороге! Вроде бы все благоприятствовало этому плану: опасаясь разбойников, Грач не собирался ехать через всю Францию верхами, а намеревался высадиться в одном из южных портов и уже оттуда отправиться в Лимож.
Риз все это одобрил: ему не улыбалось доставать меч против каждой шайки оборванцев на их многотрудном пути. Однако он почти забыл о том, как сильно его самого мутило на кораблях — по крайней мере, первые несколько суток, пока тело привыкало к качке.
36
Речь идет о Пьере Абеляре и его невенчанной жене Элоизе: разлученные недругами, любовники попали в разные монастыри, где на протяжении всей жизни вели долгую и плодотворную переписку, позднее считавшуюся образцом эпистолярно-философского жанра.
37
В то время в кроватях спали даже не парами, а вчетвером-вшестером, вместе со слугами или детьми, так что совместный сон двух мужчин не представляет из себя ничего особенного.