Страница 13 из 16
— Очень тяжело говорить об этом мрачном периоде истории нашей планеты, — пояснил он и продолжил рассказ: — Первый Диктатор Копогоз поставил задачу — как можно быстрее превратить Лифентр в индустриальную планету. Развивались производства и науки, а культура и искусство, стало быть, уничтожались. На всё про всё Копогозу понадобилось семьдесят два года.
— Давай ближе к делу, Носок, — перебил адвоката Ковалёв. — Это всё безумно интересно, но давай ближе к делу. Что за период такой?
— Я Вам про него и пытаюсь рассказать, господин Лёха! Не перебивайте! — огрызнулся адвокат. — Как я уже сказал, с момента объявления искусства вне закона и до казни последнего официального подпольного писателя, прошло семьдесят два года. Именно этот временной промежуток и называют периодом гонений. Последнего художника, правда, казнили намного раньше, но всё равно окончание периода считают по дате казни последнего писателя.
— Теперь понятно, почему у вас юристом быть почётнее, чем флористом, — сказал Ковалёв.
— Да, — печально произнёс Носок. — Хоть запрет на искусства и отменили уже как шестьсот лет, но люди творческих профессий у нас до сих пор не в почёте, стало быть, юрист престижнее флориста. Горе мне, горе! Бедная моя Киллоко!
— Так! Стоп! Только не заводи свою шарманку! — прикрикнул Лёха на адвоката, встряхнул его за плечи и привёл тем самым бедолагу в чувство, после чего спросил: — Я так понимаю, в этот период ваши художники превзошли себя, раз их картины так дорого ценятся?
— Они так ценятся больше из-за того, что за весь период было написано не так много картин. Их писали тайно и вывозили с планеты под страхом быть пойманными и убитыми. А картины мастеров Лифентра, написанные ими в эмиграции не считаются истинными картинами периода гонений.
— А в чём смысл рисовать картины, если за них тебя могут убить? — наконец-то вступил в разговор Жаб.
— Затем, что их можно потом не кисло продать, дружище. Хотя даже мне с моей извращённой человеческой логикой такого не понять, учитывая, что за семьдесят два года всех этих художников перебили, — ответил другу Лёха.
— Писателей за семьдесят два, художников намного раньше! — уточнил Носок и с нескрываемой гордостью добавил: — Так или иначе, считается, что это был золотой век художественной школы Лифентра! И стало быть, любой уважающий себя коллекционер, если ему позволяют средства, просто обязан иметь у себя в коллекции хотя бы одну картину мастеров Лифентра периода гонений!
— Значит, у Джии есть, — тут же сделал вывод Ковалёв. — И как минимум штук десять.
После рассказа Носка о тяжёлой доле творческих людей Лифентра, некоторое время все сидели молча. Наконец Лёхе это надоело, и он обратился к товарищу:
— Жаб, друг мой любезный! Ты чего так пригорюнился? Тебя так сильно впечатлила незавидная судьба художников Лифентра?
— Нет, они меня вообще не волнуют, — как обычно, серьёзно ответил на иронию амфибос. — Я всё думаю, зачем мы этому Бронкхорсту нужны?
— Думай — не думай, пока не поймаем его, не узнаем.
— И вот ещё, — Жаб достал из сумки планшет, который Лёха забрал у капитана Куна. — С этим что делать?
— О! Это очень важная вещь! — ответил Ковалёв. — Аккуратнее с ним, не урони! А лучше дай сюда!
Амфибос протянул планшет, Лёха осторожно его взял и протёр от пыли. После чего он крепко ухватил гаджет за края и переломил его об колено. Выбросив обломки в угол грузового отсека, комедиант растянулся на коробках и, зевая, сказал:
— Как пожрать принесут, разбудите!
После чего он повернулся набок, прикрыл рукой глаза и мгновенно уснул.
*****
Дорогие читатели!
Если вы дочитали до конца четвёртой главы, значит, я могу надеяться, что второй том «зашёл» вам не хуже первого.
Если это так, то я традиционно хочу попросить вас поставить книге лайк. Это, вроде бы, мелочь, но это позволит увидеть книгу большему количеству читателей, за счёт возможного попадания её в виджеты.
Ну и не забывайте подписываться на автора те, кто этого ещё не сделал. Это не сложно, ни к чему не обязывает, но позволяет получать информацию обо всех новых книгах автора.
Всем заранее спасибо!
Приятного чтения!