Немного безумия

— Я вернусь к тебе. — пожелтевший матрас на скрипучей койке. Те же слова. Я нервно закусил губы и учащённо заморгал.

— Скажите мне это ещё раз. Пусть это будет нашим маленьким обманом. — прошептала девушка, крепче сжимая мою руку.

— Я вернусь к тебе.

— Мистер Браун... Джеймс.

Я продолжал держать её ладонь. Лампа больничного коридора светила лишь нам двоим.

— Джеймс... Я ведь окончательно стану тенью собственного прошлого. Почему же людям не дают право выбора? Вдруг я желаю умереть, а не смиренно ждать того момента, когда меня настигнет злой рок? Я не хочу жить, только не в этом теле и не в этом городе.

— В смерти нет ничего прекрасного, как и во множестве друзей. Одиночество и хорошая жизнь... не это ли счастье?

— Вы просто боитесь, что я покончу с собой, поэтому и говорите глупости. Что хорошего в жизни униженной тени?

— В жизни любого человека, если так посмотреть, нет ничего хорошего и лишь он сам выбирает, чему он будет обманчиво радоваться. Ты найдёшь ещё сотни и сотни фальшивых прекрасных моментов. Зачем лишать себя этого удовольствия и умирать раньше?

Морщины на напряжённом лице разгладились и открыли мне умиротворённое, юное и белое создание в медицинских повязках.

— Успокаивайте меня почаще, Джеймс. У вас хорошо получается создавать поддельные прекрасные моменты.

Я улыбнулся сквозь слёзы. Меня очень радовало, что девушка меня понимает.

— Соврите последний раз, Джеймс. Вам ведь не трудно сделать ещё одно фальшивое прекрасное воспоминание?

— Я вернусь к тебе.

Девушка засмеялась.

Глупость, смеяться в больничной палате, с сломанной жизнью и температурой под сорок. Но я не мог осудить эту маленькую лучезарную девушку. Возможно, она сумела найти среди тысяч фальшивок неогранённый бриллиант и теперь радуется, зная, что среди её поддельной сокровищницы есть настоящее. Я не завидовал её счастью, потому что и сам на миг усомнился в том, что вся моя жизнь состоит из фальшивых воспоминаний. Я вдруг поверил, что и сам могу найти настоящее.

Я засмеялся.

Глава 17

Белые волны врезались в пирс и грузно растекались после удара. Оставшаяся от волны пена начинала шипеть на гальке, как кусок сырого, обваленного в муке мяса, кинутого в кипящее масло, и постепенно оседать, просачиваясь сквозь камни и оставляя на них солёные следы. Храбрые волны кидались на всесильный пирс снова и снова, и так было до тех пор, пока камень наконец не дал слабину.

— О чём задумались? — спросил врач, на миг остановившись.

— Да так, о волнах. — ответил я на выдохе и снова толкнул лодку вперёд.

Мы одолжили её у неизвестного моряка, логично предположив, что покупка транспорта в десять вечера вызовет подозрения. Самым сложным делом было сдвинуть предмет кражи с места: вместе с вёслами он превышал все допустимые весовые категории, к тому же, стража постоянно крутилась около причалов, не давая дотолкать лодку в один заход.

Стражники ходили по трое, каждый держал по масляному фонарю и алебарде. Они явно ждали нападения: чёткий шаг, суровая походка, начищенные доспехи. От расслабленных ротозеев не осталось и следа. Наверное, их товарищам из города сильно досталось от местных и теперь они держат ухо востро.

Как только патруль появлялся на пляже или мы замечали свет фонаря за последним кораблём на пирсе, наша парочка пряталась под лодку и старалась лишний раз не кашлять. Лодок вокруг валялось с добрую сотню, поэтому передвижение одной мало кто заметит, только если мы не сильно близко подойдём к краю берега.

Всегда считал нелогичным так плохо заботиться о своём транспорте, но доктор, оказывается, в прошлом опытный рыболов, пояснил, что прятать своё судно бессмысленно — его всё равно никто не украдёт. Кому нужно тащить тяжёлый кусок дерева, что ещё и имеет пометку о владельце? Только если в очень холодные годы, чтобы порубить на дрова.

— Джеймс, как только патруль зайдёт за угол маяка, придётся постараться: берег рядом и если мы остановимся на половине пути, то нас засекут.

— Тише. — я с опаской смотрел на приближающуюся троицу. Я уже запомнил их имена: Ганс, Руперт и Хью. Молодые волки, от их бордельных похождений уши сворачиваются в трубочку... И появляется зависть, куда уж без неё.

— Говорю ж вам, три с половиной часа! — краснощёкий Ганс бил себя по груди и его доспехи звенели на всю округу. — Так драл, что она своё имя забыла!

— Может, у неё проблемы с памятью? — Руперт энергично заржал, видимо, посчитав классическую мужскую шутку своей собственной выдумкой.

— Да иди ты! — Ганс ткнул товарища в бок и затем провёл по лодкам фонарём.

Я мгновенно пригнул голову. От моего неловкого движения лодка качнулась. Впрочем, среди своих собратьев она почти не выделялась, так что заметить небольшой крен на левый борт было почти невозможно.

— Что ты там хочешь увидеть? — спросил голос худосочного Хью, интонационно посмеиваясь над настороженным собратом по оружию. — Думаешь, здесь припряталось сорок разбойников?

— Как вы мне надоели! — стражник обиженно двинулся вперёд, обдавая товарищей галькой.

Похоже, двойка весельчаков любит подкалывать Ганса, а тот и не заметил, как постепенно стал всеобщим посмешищем. В мужских компаниях всегда есть тот, над кем любят подшутить — это аксиома, но разглядеть в этой аксиоме себя — та ещё задачка.

Когда Руперт и Хью догнали товарища и завернули за угол маяка, мы с доктором мгновенно вылезли из укрытия.

— Слушай, а я ведь даже твоего имени не знаю. — сказал я и схватился за левый бок лодки, потащив ненавистное дерево вперёд.

— Уильям. — коротко ответил мой подельник и попытался сдвинуть свой угол с места. Его врачебная худоба сильно мешала в деле, и когда моя часть была впереди уже на целую стопу, то его ещё волочилась по камню, а он сам хрипел от натуги, как подавившаяся костью птица.

Чую, дело табак. В среднем стражники обходят маяк и пристань за три минуты, и уже половину из этого времени мы не можем добраться до воды.

— Тяжёлая, с-с-сволочь. — доктор так напрягся, что вены на его шеи вздулись почти в мой палец.

— Как бы сосудик не лопнул. — подколол я врача и ещё немного сдвинул всю лодку самостоятельно.

— Угу. — обиженно пробурчал он и снова налёг на угол. — Вы толкайте, а не болтайте.

Мы уже прошли две трети пути и ужасно взмокли. Позади нас не осталось ни одной лодки. Впереди была лишь вода и чистый горизонт.

— Ну Ганс, погоди, мы же пошутили! — моя спина почуяла неладное и я повернулся. Раздосадованный Ганс опережал время и украл у нас тридцать секунд. Его фонарик уже горел за последним кораблём.

— Твою мать. — я упёрся в лодку плечом и мои сапоги жалко проелозили по гальке, оставив на земле борозду.

Это вам не южные лодки — северные куда тяжелей и массивней. Рыбаки боятся волн, потому что если судно перевернётся, то холодная вода обеспечит им судороги, потерю кислорода и жуткую смерть.

— Уильям, толкай! — закричал я на доктора, заметив, что он обессиленно стекает на корму.

— Я толкаю!

Жалкая четверть пути разделяла нос лодки и морскую гладь. Как только судно спустится на воду, мы должны оплыть жёлтый свет маяка и спрятаться куда-то за сваи.

Ганс вышел за последний корабль... Поздно.

— Прячьтесь под покрывало!

— Мы успеем! — азартно выпалил доктор и вновь упёрся в дерево. Своим усилием он мало что изменил.

Когда Ганс поднял фонарик, чтобы удивлённо оглядеть пляж, мы уже забрались в лодку нос к носу и старались не двигаться.

— Первый раз в такой близости с мужчиной. У вас был похожий интимный опыт? — бесполезный сообщник ещё и шутил.

— В армии, когда нас поселили в казарму размером с пять этих лодок.

— А сколько вас было?

— Двадцать человек. — доктор прыснул.

Веселье сразу упало, как только на нас начал светить фонарик. Я был почти уверен, что за плотной белой тканью на нас смотрело Гансово недоумённое рыло.