Немного безумия

— Уж я тебя... — огромный кулак, знаменитый и беспощадный, тяжело влетел в толстяка Чарли, но попал в блок и отскочил, дав оппоненту замечательную возможность вмазать мне по другому уху. Теперь и голова моя, покрытая грязью, опала на один из ликёрных ящиков. Они валялись тут повсюду, неизвестно почему.

— Отойди! — Чарли грубо оттолкнули, не уважая его полное право дать мне по лицу. Железный прут с свистом поднялся над моей головой, словно огромный топор палача над деревянной плахой. Обычно на этих топорах столько зазубрин, что диву даёшься, как головы падают в корзинку с первого раза.

«Последний рывок, мистер Джеймс, последний рывок... а потом водка... последний рывок» — с большим трудом, с скрипами и визгами старческих шарниров, я косо встал, придерживая в голове картину моего будущего пьяного вечера. Только они и спасают от смерти духа.

Электрические искры посыпались из усталых глаз, грудь тяжело вздымалась под действием дурно работающих лёгких — организм заработал на полную и подбросил в угасающую топку немного угля. От пары жалких миллисекунд зависела целостность моей дурной головы, по своей важности эти секунды превышали сразу несколько последних месяцев... Но, отбрасывая лишний драматизм, стоит сказать, что этот короткий миг между «прутом и головой» ещё очень долго веселил меня в самые тёмные времена — как говорится, у страха глаза велики. Парень, державший тяжеленный для него прут, имел рост карлика и множество моряцких татуировок по всему телу. Рука великого воина по обхвату походила на моё запястье, уж не знаю, как его не сдуло с нашего города морским ветром.

Мои силы при виде такого чуда резко вернулись: не успели Дейв и Чарли хоть раз моргнуть, как я ухватил железную палку и с превеликим удовольствием вмазал главарю нацистов отрезвляющую пощёчину. Владелец сорока килограмм гневно отлетел, как от пушечного ядра, оставив в моей руке свой прут.

— Ах ты утырок, иди сюда!.. — Чарли храбро бросился на защиту чести своего хозяина и приличный кусок металла разбил ему лицо. Я бы даже не назвал это слишком уж скромным словом «разбил», скорее культурным «расхерачил». Бровь порвалась в десятке мест, кровь залила глаза, натянутая на лбу кожа лопнула, как мыльный пузырь, а торчащая скуловая кость с криком треснула. Пузатая скотина свалилась без чувств, вытекавшая с него красная жидкость понемногу удобряла мостовую.

Не желая останавливаться на достигнутом, я подошёл к местному главарю, украдкой поглядывая на Дейва. Того нельзя было оставлять без присмотра, хоть он и не подавал желания вступиться за товарищей или попытаться сбежать через один единственный выход из тупика. Данный беглец вообще не подавал признаков человека, его можно было спутать с музейной восковой фигурой — ни одного движения, глаза пусты.

— Ты знаешь, кто я такой?! — вопил горе-боец с красной щекой, наверное, ожидая, что я вдруг резко остановлюсь и, найдя где-то опахало, начну раболепски прикармливать его с руки виноградом. Одна радость, этот напыщенный индюк надрывал своё горло крайне недолго — прут настиг его кости, прервав неуместную болтовню. Тут мне захотелось применить методику трёх ударов, как-никак, такому силачу одного тычка будет маловато... Что-то мне подсказывает, что хлипкие почки маленького нациста ещё долго будут припоминать мои сильные руки и мою любовь к работе на совесть, начиная прополкой грядок и заканчивая лупцеванием по спине металлической палкой.

Удовлетворившись результатом — парой избитых тел, я вознамерился закончить свой допрос. Будет очень обидно, если хитрец Дейв окажется не хитрецом, а идиотом, и скрывать ему на самом деле было нечего.

Быстрый на ноги парень попал в крайне неловкое положение: во-первых, его друг немного захлёбывался кровью, а во-вторых, он сам рисковал отхватить чего лишнего от недоброго дяди с недобрыми сапогами.

— Ты... ты проткнул его! — юноша вытаращил свои красные от дури глаза. Бегать после приёма запрещённых веществ... где моя молодость?

— Верно, я его проткнул. И нож ещё не вытащил, а он, к слову, очень дорогой. — паренёк не слушал мои жалобы по поводу измазанного кровью дорогого ножа. Моему приятному обществу он предпочитал общество каких-то странных духов, иначе не объяснить то, что он, вместо того чтобы смотреть на предполагаемого противника, с завидным упорством пялился в пустоту. Или же, вполне возможно, он глядел на ликёрные ящики вокруг и явно недоумевал, зачем им с друзьями столько ликёра.

— Надо позвать на помощь! — юноша бросился вперёд, желая спасти товарища, — какие благие намерения! Но увы, ох и ах, он не рассчитал силу притяжения... и упал на землю с сломанным носом. Сила притяжения в наше неспокойное время очень сурова.

— Что ты творишь! — малец еле встал и попытался поднять на меня руку — безуспешно. Уставший, злобный и расстроенный своим грязным видом детектив подбил наглецу ноги и затем хорошенько пнул пустую черепушку, не беспокоясь о возможном сотрясении. Зубы у паренька остро клацнули. Именно остро, этот звук напоминал смесь перца на языке. По началу приятно, а потом больно и немного совестно за свою опрометчивость — много насыпал.

— Послушай меня, шкет. — окунуть лицо в грязь — классический приём допроса, меня ему научила молодёжь. Кстати, мой проткнутый учитель валялся совсем рядом, без слёз на его плаксивую рожу было не взглянуть. — Быстро отвечаешь на мои вопросы и тащишь друга куда надо. Ответишь плохо — сам понимаешь... — Раненый закашлял кровью, подтверждая мои слова.

— Он умирает!

— Так бывает, когда тебя протыкают ножом. Не знал?

— Отпусти! — мой кулак с превеликим удовольствием впечатался в ровную смазливую мордашку. Есть в этом что-то эдакое — бить красивые лица.

— Дженни, мне нужно узнать её врагов, друзей и знакомых. Имена! — не удержавшись, я снова окунул юношу в грязь. Думаю, это ему только на пользу.

— Я с этой дурой... — тут и пнуть не грех. — Стой, стой! — что ж, постоим. — Знаю я её, друзей не было, она почти из дома не выходила, какие тут враги! Один я с ней и общался, да дочь поварихи.

— Видел ли кого-нибудь подозрительно, опасного, слишком настойчивого? — раненый предсмертно захрипел.

— Нет, никого! Умоляю, дай его поднять! — самый бесполезный допрос в истории наконец найден, а самая бесполезная часть дня пройдена.

Осталось найти карету и впихнуть туда полуживое тело, желательно, вытащив с него свою собственность...

***

Серые стены, кисло-жёлтый свет от масляных фонариков, ужасно толстые медсёстры в халатах, что обнажают их складчатые фигуры, напоминающие гусеницу — я оказался в городской больнице, где даже дворник наверняка получает на лапу. Власти настолько расщедрились, что клиника, большая и просторная, была единственной на весь город здравницей для нищих и бездомных. Как можно понять из контингента, о ранах вас особо не спрашивали, а паспорт часто не требовали, если сыпануть пару монеток сверху.

— Кто ж его так проткнул? — спросил неизвестный в медицинской робе. Это был высокий парень лет тридцати, с виду примерный гражданин, пришедший помогать людям после десяти лет обучения за границей.

— Какой-то моральный ублюдок, мёртвая в душе тварь. — оскорблять себя, оказывается, — очень весело, особенно, если никто другой не поддерживает эти начинания. — Наверное, решил раздобыть горстку денег и пошёл на уличный грабёж...

Я рассказал доктору классическую историю. Настолько глупую и нелогичную, что её сочли правдой. Как мне надоело рассказывать о всякой мерзкой глупости, кто б знал.

— Ааа, скорее всего нападавший копил на груин, он постоянно дорожает. — понимающе закивал доктор... слишком уж понимающе, на мой взгляд. А может ему просто хотелось поболтать с кем-то о жизни и насущных проблемах. Настолько хотелось, что он общался со мной и моим молчаливым товарищем уже минут пять, даже не думая останавливаться и пойти помочь кому-то с латанием лишней дырки в теле.