Собака и мальчик

Данило Киш

1

Данило Киш

Собака и мальчик

Рассказ собаки

По свидетельству моей матери, я родился в результате одной из ее легкомысленных авантюр, которая принесла ей семерых детей и много несчастий. Два моих брата и сестра умерли при рождении. Я же прозрел в доме деревенской повитухи госпожи Альбины Книпер в последний год войны, в начале осени. И моя мать и госпожа Альбина очень заботились обо мне, кормили меня и баловали. Моя корзинка была выложена тряпками и перьями, словно птичье гнездо. Мать учила меня жизни: учила вилять хвостом, скалить зубы, удалять гной из глаз, отгонять надоедливых мух. Мы упражнялись также в основных приемах защиты и нападения. Это была прекрасная и безопасная игра. Мы бросались друг на друга подобно деревенским дворнягам, а зубы наши были закрыты красным велюром, и когти мы держали в подушечках лап, как ножи в ножнах.

Но в один прекрасный день меня оторвали от матери, тогда и началась моя собачья жизнь. (Слово «собачья» я прошу не понимать превратно, я не сетую на жизнь. Я просто имею в виду свою собственную жизнь.)

Когда господин Берки (так звали моего будущего хозяина и повелителя) уплатил деньги госпоже Книпер, еще не было решено, кто из нас отправится с ним, а я слишком мало понимал в том, что происходило вокруг. Запомнил только, что мать моя была очень грустна и непрерывно плакала. Лишь много времени спустя я понял, почему она не оказала никакого сопротивления, почему ничего не предприняла, чтобы меня спасти. Она поступала так ради моего же блага. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы господин Берки тогда не взял меня. Из нас четверых лишь мы двое остались в живых. Мой брат и я. Его продали в другое село какому-то охотнику. Двух моих сестер постигла печальная участь: госпожа Книпер привязала им на шею камни и бросила в бушующую реку. Госпожа Книпер была очень расстроена, и я уверен, что, если б не тяжелые военные годы, она бы сжалилась над ними хотя бы ради моей матери. Ведь госпожа Книпер любила животных, даже этих вечно ноющих кошек, но что поделаешь, a la guerre comme a la guerre[2], как сказал бы великий любитель животных Лафонтен.

Моя мать совсем помешалась от горя. Целыми днями она ничего не ела, плакала и стенала, бегала по двору и по селу, заглядывала в каждую дырку. И в один прекрасный день госпожа Книпер сказала: «Лола (так звали мою мать), я вынуждена была так поступить! Прости, Лола, но я не могла поступить иначе!» Моя мать лежала перед ней, навострив уши, чтобы лучше слышать все, что скажет госпожа Книпер, и печально смотрела на нее полными слез глазами, так что госпожа Книпер сама расплакалась: «Не надо, Лола, не надо так на меня глядеть. Я не могла иначе. Ты ведь сама знаешь, что мы едва сводим концы с концами». Но моя мать, обезумев от боли, продолжала смотреть ей прямо в глаза. «Не надо, Лола, не гляди на меня так, — сказала госпожа Книпер. — Я бросила их в реку!» Тогда моя мать поняла, что ее предчувствия оправдались, и с воем бросилась на берег. Она бежала, бежала вниз по течению, скуля, как собака, господи помилуй, скуля, как человек. Она нашла моих сестер на отмели, их вынесло течением возле соседнего села. Они запутались в ветках ивы, на шее у них были камни.

Моя мать возвратилась в сумерках только затем, чтобы умереть возле меня.

Я лежал на веранде господина Берки, своего нового хозяина, и размышлял о нашей доле, о своей несчастной матери, о братьях и сестрах, о госпоже Книпер, о жизни вообще. Я размышлял и поскуливал больше от тоски, чем от холода.

Но тут появился мальчик и принялся гладить меня, отогревать руками, словно я был, не дай господи, воробьем, а не псом. Он посмотрел мне в лицо и засмеялся. «Анна, Анна, — крикнул он, — иди сюда, посмотри! Совсем как воробушек!» «И впрямь миленький», — согласилась Анна, потрепав меня по щеке. «Этот пес на кого-то похож, — сказал мальчик. — Правда, правда, очень похож». «В самом деле, — отвечала Анна, его сестра, — кого ж это он напоминает?» «Тебе тоже?!» — воскликнул мальчик. «Можно со смеху умереть», — сказала его сестра. «В самом деле можно умереть со смеху», — сказал мальчик. Он продолжал держать меня на ладони, как воробья. «Я знаю, на кого он похож», — сказала сестра. «Ну, скажи, на кого, — сказал мальчик. — Пожалуйста, скажи. Напомни». «Подумай сам, — сказала Анна. — Ну-ка сам вспомни». «Пожалуйста, скажи, — просил мальчик. — Я не могу сам вспомнить. Знаю только, что эта собака… ей-богу, умереть можно». «На старую госпожу…» — сказала Анна. «На госпожу Книпер, повитуху!» — сказал мальчик. «Вот смех! — сказала его сестра. — Вылитая госпожа Книпер».

Тут я и сам стал думать, что чем-то похож на госпожу Книпер, хотя, честно говоря, не представлял себе, в чем это сходство могло бы сказаться. Может быть, просто печаль накладывала одинаковый отпечаток на наши лица, потому что госпожа Книпер после своего поступка чувствовала себя очень несчастной, а я тосковал по своим. Что же касается сходства, то могу вам сказать, что я походил на свою мать. Те же большие темные глаза, иссиня-черные, как сливы, те же уши, заостренные сверху и чуть обвислые. Лишь фигуру я, возможно, унаследовал от своего (неизвестного) отца, потому что позже превратился в стройного пса с длинными ногами, каких у моей матери, если память мне не изменяет, не было. От матери я унаследовал и масть, желто-рыжую, и большинство свойств характера: чувствительность, покорность, терпеливость, верность, преданность, нервозность, равно как и некоторую леность и легкомыслие.

У такого пса, как я, не было волнующей биографии, о которой стоило бы много говорить. У меня была довольно счастливая юность (если не считать, разумеется, разлуки с семьей), хотя начал жить я в военное время. Может быть, именно поэтому. Поясню, что я имею в виду. Война уносит людей, отучает их от нежности, война рождает у людей страх, делает их недоверчивыми. В такой обстановке собака, верная, как я, собака, много значит. Если вы не ребенок и не слишком сентиментальны, вы можете любить ее без отчаяния, без опасения, что сойдете с ума, умрете от горя, если война отнимет ее у вас, вы можете любить ее, не делая никаких усилий, можете свободно исповедоваться перед ней, не опасаясь, что она выдаст ваши тайны и ваши сокровенные желания. В военное время собаке приходится трудно лишь до тех пор, пока у нее не отрастают клыки. (Оттого-то и пострадали мои сестры, царствие им небесное.) А для взрослого, сильного пса война — благодать. Начинается падеж скота, гибнут лошади, солдаты лишь едва присыпают землей палую скотину, только чтоб не торчало наружу. И так, дескать, растащат собаки да бродяги.

Кого может интересовать моя биография, если я не был ни знаменитым охотником (напротив, охотник я самый заурядный), ни прославленным бегуном, если у меня не только нет дворянской родословной, но, судя по всему, я — внебрачное дитя, если я не стяжал славу на поле боя и мне не воздвигали при жизни памятник, если я никогда не получал никаких наград от Красного Креста или от кого бы то ни было. Иными словами, я самый обыкновенный пес, и судьба моя вполне заурядная. Единственное, что в некотором роде делает меня исключением, — моя способность говорить. А это дала мне любовь одного мальчика, я мог бы сказать, несчастная любовь.

Однажды утром пришел господин Берки, мой новый хозяин, и спросил: «Анди, нравится тебе этот пес?» «Он божествен! — сказал мальчик. (У него была склонность к преувеличению.) — А как мы его назовем?» «Его кличка Динго», — сказал господин Берки. «Динго? — переспросил мальчик. — Это имя мне не нравится. Господин Берки, объясните, пожалуйста, что оно означает». «Так зовут диких австралийских собак», — сказал господин Берки. «Мне очень нравится это имя», — сказал тогда мальчик.