Самое красное яблоко

Я только грустно улыбнулась. И наследный королевич, и недавняя селянка думали совершенно одинаково и совершенно одинаково ошибались.

– Для меня и моих сестер у матери были наготове совсем другие яблоки – зеленые и кислые, какими и селяне, случалось, брезговали. Красное она преподнесла мне лишь однажды. – И я с трудом проглотила готовое сорваться с языка «и я жалею, что не отказалась».

– И ты не пыталась ослушаться? Наесться яблок тайком? – Она подалась вперед, и теперь в голосе ее звучало только бескрайнее удивление.

– Возможно, мать и не заметила бы исчезновения пары яблок из всего сада. – Я пожала плечами. Не то что говорить, думать о подобном оказалось тяжело и непривычно, как о чем-то нарушающем незыблемые законы мироздания. – Но заметили бы слуги. Они всегда всё замечают, и чем больше ты хочешь сохранить что-то в тайне, тем быстрее они об этом узнают. И если бы я или мои сестры взяли хоть одно яблоко… прислуга решила бы, что раз мы сами воруем у себя, то и им это позволено. А это оказалась бы уже далеко не пара яблок.

Я перевела взгляд на ладони. Не представлять на них въевшиеся бурые пятна все еще было тяжело.

– К тому же мать приучила нас думать о яблоках не как о лакомстве, а как о драгоценности, которую можно продать. Даже вкус их мы узнавали лишь для того, чтобы знать их истинную цену.

– Цену! – пренебрежительно отмахнулась Элеанор, явно не слушавшая мои слова. Она сладко улыбнулась. – Если ты мне понравишься… если ты будешь хорошей придворной дамой, то сможешь есть эти яблоки вместе со мной хоть каждый день!

Я поспешно склонилась перед ней, опустила глаза – но не чтобы продемонстрировать признательность ли, почтительность ли. Нет. Ярость и отвращение отразились на лице, исказили черты, и я спешила скрыть их.

Искренность – слишком дорогое удовольствие, и я пока не могла себе ее позволить.

– Благодарю… леди. – Голос дрожал и срывался, но Элеанор решила, что я потрясена ее снисходительностью, и довольно прикрыла глаза.

– Леди… Мне нравится, что ты меня так называешь. В этом есть некая и-ро-ни-я, – она старательно, чуть ли не по слогам растягивая, произнесла лишь недавно выученное слово, – ты, аристократка, родня короля, склоняешься передо мной, безродной потаскухой – да, я знаю, во дворце меня величают именно так! Но для любви все равны, прямо как в старых сказках. И зови меня королевной. Свадьба, в конце концов, всего лишь вопрос времени.

И с довольной улыбкой она скользнула ладонью по животу, и мягкая ткань платья покорно обрисовала округлившийся живот.

Я старательно улыбнулась, чувствуя, как подрагивают уголки губ в натянутой гримасе. Наследник. Вот о чем говорил Рэндалл. Даже если Гленн одумается или чары развеются, все равно останется наследник, о котором уже всем известно. И лучше воспитывать его во дворце, под надзором соглядатаев и наставников, чем оставлять бастардом, приманкой для заговорщиков и авантюристов.

Что ж, теперь ясно, почему так спешат со свадьбой.

– Я поздравляю вас, королевна. – Я смогла произнести это ровно и безмятежно, хотя внутри у меня холодок царапал ребра. Словно выдуманные чудища из темной внутренней чащи обрели настоящие когти и спешили вырваться наружу.

Элеанор же улыбалась, ничего не замечая, кроме себя, своей красоты и своего сияния. О, она так любила себя, что легко купилась на пару льстивых слов. То ли глупая, то ли наивная, то ли слепая.

– Я уверена, что ты мне понравишься, – проворковала она, отворачиваясь к зеркалу. Отражение ее, окруженное ореолом свечей, казалось ярким, отчетливым, настоящим даже в мутной истертой амальгаме. Мое же отражение за ее спиной так и осталось смутной тенью, размытым и нечетким силуэтом, словно призрак бессонной ночи.

И потому я особенно отчетливо ощущала фальшь в будущей королевне, ее манящую и лживую эфемерность, как у огонька над самой гиблой топью.

Конечно же, даже самые ужасные и неприглядные слухи и сплетни врали о невесте младшего королевича.

Она оказалась еще хуже.

Не было в ней ничего, кроме свежести, красоты и приторной волшбы, что наполняла ее пустую, истощенную гордыней душу. Вот только не Элеанор чарами окутала Гленна и не Элеанор чарами увенчала себя.

А значит, и в королевском дворце не скрыться мне от мести добрых соседей.

6

Время тянулось, словно нить из-под ловких пальцев умелой пряхи – гладкая, ровная, непрерывная. Год катился к Йолю; самые черные, самые тихие дни сменялись убийственно холодными ночами. Серебряные иголочки морозного узора еще до полуночи оставляли следы-рисунки на окнах. Иногда я просыпалась достаточно рано, чтобы поймать редкие моменты тишины и снегопада. Парк укрывался снежной вуалью, словно пытался скрыть под ней мертвую осеннюю наготу.

Я всей сутью врастала в это хрупкое безмолвие и равновесие, вспоминала дом, и сад, и как хрустит под башмачками сахарная глазурь первого снега на серой траве. Я многое отдала бы, чтобы выйти в королевский парк и изучить его в одиночестве – его дорожки и тупики, тайные тропы, старые деревья и похороненные среди их корней секреты.

Но я задергивала шторы и уходила прочь, почти уже ни о чем не жалея. Меня ждала Элеанор.

Заслужить довольную улыбку королевны оказалось до смешного легко: пара поклонов, лесть и согласие со всеми ее словами. Неужели никто во дворце не нашел в себе силы перебороть гордыню, забыть про честь ради исполнения королевской воли?

Или ни король, ни наследник не открыли никому своей неприязни к Элеанор?

– Старший королевич, ну этот… Рэндалл, – сказала она однажды утром, когда я перевивала ее тяжелые косы нитками жемчуга, – он, похоже, слишком часто отирается рядом с моими покоями. Особенно в часы, когда ты со мною. Уж не очаровала ли ты его, моя Джанет?

Я сосредоточилась на движении пальцев, на чередовании прядей и нитей, и лишь потому смогла ответить ровно и спокойно:

– Тебе ли не знать, королевна, что чары не по моей части? Благородных дев учат смиренно молиться, а не перекраивать судьбу колдовством.

Элеанор довольно сощурилась, словно в очередной раз я подтвердила превосходство ее, простолюдинки, над теми, в чьих жилах еще текла чистая кровь древних королей.

– Видно, нет у наследника доверенных слуг, чтобы следить за мной. Пожалеем же Рэндалла, вынужденного самолично подслушивать наши милые беседы о пустяках, – тихо рассмеялась королевна, терпеливо ожидая, когда же я закончу укладывать косы ее короной. Ожерелье из крупных алых бусин вокруг ее тонкой шеи тускло блестело, словно оберег из рябины или кровь из вспоротого горла. Элеанор старательно перенимала мою манеру речи, пытаясь подменить воспитание подражанием.

Мне оставалось только улыбаться и молчать. Впрочем, в королевском дворце с самого своего приезда я только и делала, что улыбалась и молчала.

Не говорить же Элеанор, что именно меня наследник считает своим соглядатаем? Но, даже расскажи я это, мы обе только рассмеялись бы, словно над удачной и тонкой шуткой: ибо следить я могла лишь за тем, чтобы Элеанор научилась правильно подбирать украшения к нарядам и достойно себя вести.

Она не знала, что по вечерам Рэндалл ждал меня в темной гостиной, озаренной зеленоватыми фонарями, и требовал ответов.

– Она кажется влюбленной, – говорила я, – и бережет чувства вашего брата. Вряд ли сговоренная невеста притворялась бы лучше.

Но Рэндалл был недоволен.

– К ней никто не приходит, – говорила я, – ни с просьбами, ни с предложениями. И сама она не ищет ни с кем союза.

Но Рэндаллу было мало.

– За ней никто не стоит, – говорила я.

Но Рэндалл мне не верил.

И это была единственная ложь, которую я ему говорила. Но что поделать, если правда была неприятна ему настолько, что он отказывался в нее верить? Добрые соседи стояли за ней, а уж что они затеяли – хитрую интригу или жестокую игру, – мне то было неведомо.

– Она еще не доверяет мне, – говорила я, – и она гораздо умнее, чем хочет казаться.