Страница 15 из 20
Конец восьмидесятых годов ознаменовался в их, не совсем дружной, а если по правде – совсем недружной, если не враждебной семье, привозом самых различных вещей, какие только начинали появляться в Союзе, ну и, ясный перец, не у всех: видеомагнитофонов; гремучих чёрных пластмассовых кассет к ним; импортных дублёнок и сапог, да и всякой разной другой одежды и обуви по тем временам, «необычайной красоты», которую и достать-то можно было либо в каких-то магазинах «не для всех» либо купить у фарцовщиков; малюсеньких модных телевизоров, а самое главное – огромного количества меха, причём самого разного: чернобурки, песца, норки. Мех его сам по себе не сильно удивлял, но его количество, да и качество заставляло задуматься. Сколько раз он ездил за мехом с матерью в Прибалтику, Белоруссию, но тогда это было только для работы. Хотя, справедливости ради, совсем недавно мать опять ездила за мехом в Прибалтику, но без него, а со своей приятельницей Ниной. Он только встречал – провожал. Этот вроде бы предназначался для шитья. Во всяком случае, тогда мать сказала именно так. Но одно дело сказать, а другое сделать. Мнение её менялось, словно положение флюгера в ветреный день. Хотя возможно это касалось только разговоров с ним, а для других и мнение у неё было другое. Из меха они уже в течение двух лет, не разгибаясь, шили шапки: цельные – ушанки, «обманки», женские песцовые и из черно-бурой лисы круглые или в форме груши. Их товар шёл хорошо. Шить он умел, шил аккуратно, добротно, как говорится, на века. Да и мать тоже умела, всё–таки она его обучила, вовремя вникнув в тему и оформив на себя ИП. В те времена все эти модели были модными, носились с удовольствием теми, кто мог их себе позволить. Всё же, как ни крути, а дорого выходило.
Но вскоре всё как-то непонятным для него образом изменилось, хотя внешне ничего и не произошло, не было никакого события, которое могло повлиять на всю их дальнейшую ухабистую жизнь.
Частенько стали приезжать совершенно незнакомые люди. Они либо привозили вещи, либо наоборот забирали их. Привозимый мех складывался в полотняные мешки, трогать которые, категорически запрещалось. Вещи паковались в картонные коробки, стоявшие одна на другой. Разговаривали приезжие только с матерью и наедине. Обо всём не спросишь, как не спросишь и о том, откуда всё это добро, кто эти люди и почему их частный домишко теперь представлял собой настоящий склад, да ещё с каким размахом, как говорится, «в промышленных масштабах». Когда дома всё поместить стало невозможно, задействовали сарай, раньше приспособленный исключительно для пошива шапок. Оставалось только догадываться, что происходит. Хотя, что тут гадать, и так кое-что было ясно, если уж не всё. Зачем спрашивать. По своему характеру Сашка наоборот не хотел ничего знать, не хотел, чтобы это всё происходило в его, казалось бы, наладившейся после зоны жизни. Хотелось запустить голову поглубже в песок и, соответственно, быть не в курсе, быть страусом. Не видеть, не слышать, а значит и не знать. Вещи забирали, как правило, совершенно другие люди, так что «склад» в доме и сарае был. Конечно, не всегда, но довольно часто, пустовал редко. Можно сказать, что всё было постоянно в движении, и запомнить направления этого движения Сашка не пытался, опять же, спрятав голову, куда ему было положено, а точнее, куда хотелось. Но мать-то учёт вела, не посвящая его, конечно. Век бы не видеть этого круговорота, от которого становится тошно и не по себе. В голове постоянно так и крутится – «А чем всё это закончится?» Что она с этого всего имела? Имела, конечно, а так, зачем ей это всё?
Поспать бы ещё хоть немного, но покоя не давала одна мысль, которая с самого вечера острой зудящей занозой засела в голове, да так, что другим места не оставалось совсем. Заноза же проникала всё глубже и глубже, словно ввинчивалась в наболевшую кожу. Мать дала поручение. Ну, разумеется, не дала, а просто бросила на ходу путающейся под ногами челяди (Сашке, конечно же), что нужно зайти к Роману, так как есть дело. «Ничего хорошего не предвещает», – сразу определил для себя Сашка. Сначала он хотел даже поинтересоваться, что случилось, но, увидев выражение лица матери, язык прикусил, так и не решившись открыть рот, а отвернулся к Костику, автоматически подхватив уже растерзанного им медвежонка. Мать, одарив его на прощание пренебрежительным взглядом, вышла и прошествовала на свою половину дома, не сказав больше ни единого слова.
Ромка был практически его ровесником. Он жил на такой же, как и они, маленькой улочке, протянувшейся неподалеку от их дома, и доводился ему двоюродным братом, а именно племянником матери по умершему несколько лет назад её старшему брату. Ромка также был задействован в семейном бизнесе, работая при этом на заводе. Так что у Ромки всё было, как и положено быть. Мать племяннику доверяла больше, а вот Сашку считала «валенком», возможно из-за Александры, хотя, скорее всего, и раньше, то есть, получается – всегда. «Какая–то «сопля» в оборот взяла», – любила кричать она в запале на весь дом, двор и округу. Хотя, что уж тут скажешь – Ромка действительно не он – хваткий, просчитывающий всё на ходу и на несколько шагов вперёд, казалось ещё до того, как что-то произнесли. И опять же, в нужную минуту ускользающий сквозь пальцы. Раз – и нет его, словно вода вытекла, даже следа не осталось, потому что высохла мгновенно. А вместе с тем и бездельником его не назовёшь. Мать таких любила, да что уж там – уважала, относилась с почтением и всегда была готова лишний раз поставить Сашке на вид. Сама была того же поля ягода.
Да, на фоне Ромки Сашка выглядел простой тряпичной куклой, набитой старой почерневшей от времени ватой, скатавшейся в бесформенные шары, причём с совсем, как ему казалось самому, невзрачной внешностью. Да дело было вовсе не во внешности. Внешность, собственно, у Сашки была самая обычная, просто не бросающаяся в глаза, – типичная славянская. Волосы русые, глаза светло-голубые, рост средний (мог быть и повыше), телосложение среднее, скорее даже крепенькое, приземистое такое. Но и внешность Ромки ничем особенным не отличалась, хоть и похожи они не были. Тот, напротив, был с тёмными волосами, карими глазами и худосочной фигуркой, даром, что ростом повыше.
В общем, при всех этих обстоятельствах спросить что-то у матери было, как говорится, себе дороже. В голове сразу засело такое, от чего хотелось, чтобы разговора этого не было вообще, очень хотелось… Видимо, тюремные университеты даром не прошли, предчувствие определённо было, несмотря на принижение каких-либо его достоинств, и было оно нехорошим. Ну что делать, у Ромки, значит у Ромки. Ему не привыкать. От этого чёрного предчувствия избавиться с самого вечера так и не удалось. Скорее бы, что ли утро. Хотя вроде Ромка собирался на турбазу, ведь он же в отпуске? Нет, наверное, он путает дни, всё-таки дня два, а может и все три его не видел? «Да чем меньше видишь, тем лучше», – продолжал размышлять Сашка. Не очень-то у них всё складывалось, хотя и с самого детства вместе. Росли в одном частном секторе, дома совсем рядом; бегали по одним улицам – переулкам, играя в войну, загребая, как правило, босыми ногами песок и, обжигаясь крапивой; через одни соседские заборы лазили; одни яблоки в чужих садах рвали; да и в милицию их тоже таскали вместе. Но вот Ромка, в отличие от него, «не сидел». Да и он-то, собственно, «сел» по своей дури, хотя и после Армии, где дурь по общему правилу должны вышибать. А вот в его случае и не помогло. Помогла полнота налитого стакана, а о такой помощи, разумеется, не мечтаешь.
Время, как назло, текло тягуче – медленно, а в голове громко отбивали свой ход старые настенные часы, висевшие на противоположной стене, которых с кровати из-за темноты видно не было. Впрочем, так бывает всегда, когда чего-то ждёшь. Кто ж любит ждать или догонять? Но потихонечку стало светать, и свет плавно потёк в старенькие небольшие оконца с рассохшимися рамами. Сашка вздохнул, и нехотя стал подниматься, нащупывая потрёпанные жизнью клетчатые с дырками на месте правого большого пальца, комнатные тапки. Круглый будильник с облупившейся сбоку зелёной краской, стоявший на столе, показывал четыре часа, а утренний свет безнадёжно уходящего лета, набирая силу, уже появился в комнате. Все спали. Александра повернулась на левый бок, разбросав по подушке полураспустившуюся длинную, достающую чуть ли не до попы, иссиня-чёрную косу и сбросив с себя наполовину тёплое одеяло, которое аккуратно приземлилось на Сашку. Длинные густые ресницы её слегка вздрагивали, а сама она безмятежно улыбалась, досматривая, вероятно, какой-то хороший сон про Костика. Стараясь никого не разбудить, аккуратно прикрыв Александру скомканным ею и расправленным им одеялом, он вышел во двор.