Антимагеллан

Совершить ошибку – иногда это единственный способ узнать, что же было правильным. Не совершать ошибок – значит, поступать правильно. Действие и знание. Соединяя знак "плюс" со знаком "минус" получаем короткое замыкание во всём доме – кто-то так и замер с вилкой, поднесённой ко рту.

Тушите свет – я вышел из комнаты.

Унесите меня, положите меня на носилки, украшенные цветущими ветвями, и унесите. И погасите свет, ведь это просто скандал, так ярко жечь свет.

Мы все подсоединены к одному мусоропроводу, подключены к единой системе канализации. Великое единение людей.

Какой яркий свет в этих комнатах! – каждую муху видно.

Каждого паучка, каждое пятнышко на люстре, каждую вилку в руке и то, что на неё нацеплено.

А кто-то весь вечер занят только тем, что бегает из кухни в столовую, из столовой в кухню, из кухни в столовую… Пока те, кто уже съели, говорят речи для тех, кто ещё не съел.

Пока они сидят на своих стульях, склонившись над своими тарелками. Пока не пустили ток, пока не выключен свет.

Какую гору посуды предстоит мыть!

Тушите свет – я вышел из комнаты.

........................................................................................................

Дети, привыкшие спать, не просыпаясь, в своих постелях под шум, доносящийся из столовой, которая полна гостей,– звяканье приборов, разнобой голосов, звуки передвигаемых стульев…

Они видят сны.

С горящими глазами тени, их души, бродят вслепую, они не видят меня. Я невидим! Они проходят сквозь стены, они исчезают и появляются снова в тёмной комнате, окружённой карнизами лунного света, они проходят мимо и сквозь меня, я невидим.

Только бы не произвести шум, нужно двигаться тише.

Я сижу на полу и, стараясь не производить шума, разбираю паркет.

Под полом темно,– я откладываю последнюю дощечку – теперь люк достаточно для меня широк,– я медлю ещё секунду и, наконец, набравшись духу, быстро перебрасываю в отверстие ноги и оттолкнувшись руками, прыгаю вниз.

Дух перехватило – до чего же быстро я падаю!

Я падаю, я невидим!

Теперь можно расслабиться. Я расслабляюсь. Можно закрыть глаза.

Я закрываю глаза.

Я падаю.

Далеко внизу появляется светящаяся точка, но я не вижу её, потому что мои глаза закрыты.

Я открываю глаза и смотрю вниз. Между тем, точка приближается и превратилась уже в кружок размером с самую маленькую монетку, какую только чеканят в этой стране.

– – Теперь я могу уже разобрать, что это – это освещённая арена!

– – Нет! Это танцзал, заполненный, как площадь города в разгар карнавала, праздничной толпой в скандальных нарядах… так ярко…

Надо мной раскрывается парашют, и падение внезапно обрывается. Надо мной распахнулось небо.

Значит, внизу земля.

Меня сносит ветром в сторону побережья, где пелена тумана скрывает сигнальные огни сторожевых башен, как на болоте костры отступающей армии.

Невидимая стрелка солнечных часов отмеряет время моего падения, которое столь внезапно превратилось в прыжок с парашютом.

Теперь совсем скоро.

Если я упаду на болото, я, видимо, пожалею, что не надел сапоги, а если упаду в море, мне будет уже всё равно… Я не успеваю зажмуриться.

Я падаю в подол её юбки и, пронзённый внезапной болью, вскрикиваю… и умираю.

Сколько раз нужно умереть, чтобы наконец поверить, что ты мёртв!

........................................................................................................

– Глупый, зачем ты здесь спрятался! Тебя же найдут.

Я смотрю на её руки. Она вдевает нитку в игольное ушко, смотрит на меня.

Я чувствую, что улыбаюсь.

У неё нет глаз, их выклевали птицы. Я целую край её юбки, она протягивает ко мне руку и гладит меня по волосам.

Я поднимаю с земли ружьё и слышу голос, говорящий мне о птицах.

– Вон они. Видишь эти чёрные точки?

Далеко в небе чёрные точки птиц, в которых я буду стрелять.

Я целюсь в них. Они становятся ближе.

– Они выклёвывают лежащим на болоте трупам глаза. Целься хорошенько.

Я передёргиваюсь от отвращения и стреляю.

Стреляю.

Я стреляю по ним, и они падают.

На моих пальцах кровь с прилипшими к ней пёрышками.

Я смотрю, как ветер колышет их.

Она поднимается и идёт ко мне. Чёрная тень на бледном карнизе лунного света с горящими угольями глазниц.

Горный хрусталь – камешки на её ладонях.

Маркитантка отступающей на болотах армии, убитая по ошибке пулей, метившей в одну из этих красных птиц, замерзающих у чахлых ночных костров,– солдаты обречённой армии,– зачем она здесь?

........................................................................................................

Я задыхаюсь, барахтаясь в подоле её юбки.

........................................................................................................

Ткань расползается, и я проваливаюсь глубже.

Скользкий холод шёлка – её нижнее бельё.

Я падаю глубже… размеры форм увеличиваются, я падаю вглубь…

Она будет другой. Она будет совсем другой!

Вязкое дно тепла крови..... это буду уже не я.... не..... я!…

........................................................................................................

Роди меня!.... Нет!… Нет! Нет!!!… Нет!!!..

Как темно вокруг..... огоньки углей..... арены костров всё дальше… глазницы статуй их полководцев....... птицы.... Стреляй!

– – Небо вокруг чёрных гор.

. . .

Ещё один дом, новое солнце для новой луны. Остались минуты – ты пришёл раньше времени,– каких-нибудь несколько минут. Ещё никого нет, в комнатах пусто.

Белесый свет на панелях стен. Тишина.

Вокруг пусто. Никого нет.

Утро для нового солнца,– они не пришли ещё, ты один,– ещё без имени.

Ты можешь остаться здесь и подождать.

Замереть вот так, без движений…Как ползёт по газону стрелка часов, которой ещё нет.

– – Теперь совсем скоро.

– – Чья это кровь?

. . .

Человеку, нашедшему самородок, дозволено не быть золотоискателем, ведь цена золота на мировых торгах от этого не зависит. Спорят те, кто ищут – вот для них важно, кто из них настоящий золотоискатель, а кто просто турист,– иначе для чего они так усердно выясняют это между собой,– а тем, кто нашёл, не нужны споры. Названия имеют значение лишь для тех, кто живёт в придуманном мире.

А золото – вот оно.

И это настоящее.

А потому мне не нужно быть литератором, чтобы сказать о том, что я переживаю в эти дни – они мои, независимо от того, как я буду произносить своё имя по телефону.

И нет разницы, как зовут эту женщину, что лежит сейчас на диване и спит… Она спит, и мы должны говорить тихо, чтобы не разбудить её. Она спит.

Я не литератор, и могу, не следуя условностям и традиции, говорить о том, что переживаю. И те, другие, что ходят за стенами или спят под тиканье своих будильников, не видят этого. Кто же из них скажет, что я не прав?

Во всём мире, кто?

Это называется писать письма. Каждый, если он умеет писать, может писать письма. Это не называется литературой. Да какая мне разница, как это называется!

Значит, я пишу письма.

Так сказал он – тот, кто сидит сейчас в моём кресле спиной к окну с открытыми шторами в комнате, где на диване спит женщина и будет спать ещё ровно четыре с половиной часа – эти таблетки действуют с педантичностью убийцы-маньяка – ровно восемь часов сна без сновидений.