Страница 15 из 25
Между тем события развивались стремительно, а тут еще некоторые газеты начали подталкивать французское правительство к решительным действиям. Однажды вечером Сюзанна прочитала в одной такой газете: «Франция полностью готова к войне. Женщины преклонили колена, а мужчины взялись за оружие». После этих слов она до полуночи распевала Марсельезу.
– Час настал. Мы прикладами погоним этих пруссаков.
В пятницу 15 июля поступила телеграмма с текстом заявления господина Эмиля Оливье[27]. В тот вечер я явился к Сюзанне раньше обычного. Она была в саду.
– Что я говорила! – закричала она, едва завидев меня. – Вот вам и война.
– Да, будет война.
– А вы когда-нибудь смотрели на меня?
Я не понял смысла этих странных слов и внимательно посмотрел на нее.
– Ну да, – настойчиво продолжила она, – хорошо ли вы меня знаете? О чем говорят мои покатые плечи и тонкая талия?
– О том, что вы…
– Только не говорите вздор! Глядя на все это, вы должны понимать, что я смогу полюбить только военного и только за военного выйду замуж. Полагаю, что выбор у меня будет огромный, потому что, я уверена, теперь любой мужчина, у которого есть совесть, станет солдатом. Это священная война. Да здравствует император!
III
Гостей в тот вечер собралось больше обычного, и Сюзанна приказала, чтобы в гостиной зажгли самое яркое освещение, как на праздник.
Она с торжествующим видом обошла всех присутствующих и каждому сообщила то же самое, что прежде сказала мне:
– Вот вам и война.
– Да, война, – отвечали гости.
Но в тоне этих ответов совсем не чувствовалось такой же бравады, какая звучала в голосе хозяйки. К тому времени до меня уже дошли слухи, что в Париже толпы людей вышли на бульвары, распевая Марсельезу, и все как один кричали: «На Берлин!» Конечно, толпа толпе рознь. К тому же меня самого там не было, и я лично всего этого не видел. Однако то, что творилось в нашем городе, совершенно не походило на взрыв энтузиазма. Казалось, что гости Сюзанны перед тем, как явиться в дом госпожи Борденав, крепко спали и были разбужены криками: «К оружию!» Теперь же они вопрошающе поглядывали друг на друга и выглядели совершенно ошеломленными. Здесь, в провинции, все помнили миролюбивую реакцию французского правительства на заявление «папаши Антуана»[28], и новость о приближении войны прозвучала как гром среди ясного неба.
Наши «честные» буржуа целых восемнадцать лет прожили в состоянии полнейшей политической апатии, а теперь их словно разбудили, причем без всякого предупреждения. Все последние годы они занимались только своими делами и хотели лишь одного: чтобы дальше все так и шло своим чередом. Они и не собирались воевать. Зачем воевать? В чьих интересах эта война? Когда их звали на выборы, политики клялись, что, отдав за них свои голоса, избиратели тем самым проголосуют за мир во всем мире. И вот, пожалуйста: после всех этих клятв не прошло и трех месяцев, как началась война. Они что, издеваются над избирателями? Правда, местные чиновники, само собой, не позволяли себе выражаться столь же решительно, однако их вытянутые физиономии говорили сами за себя. Все они напустили на себя озабоченный вид и дипломатично помалкивали, словно опасались неосторожным словом нанести вред государству, хотя на самом деле боялись они лишь одного: навредить самим себе. Взять, к примеру, муниципального инженера. Человек он пожилой, приобрел большой опыт и твердо усвоил, что молчание – золото. Так вот он, как только вошел в гостиную, сразу предложил сыграть партию в вист. И тут же за столом образовался кружок, состоявший из серьезных людей, которые, казалось, были полностью поглощены игрой, не отвечали ни на один вопрос, но и не пропускали ни одного слова, громко произнесенного по неосторожности кем-либо из присутствующих.
Браво выглядели одни только офицеры. Каждый из них входил в гостиную, держа руку на эфесе сабли, выдвинув вперед плечо и запрокинув голову. Всем своим видом они давали понять, что намерены задать трепку этим прусским свиньям.
Офицеры окружили Сюзанну, и в несколько минут Пруссия была изрублена в капусту, а остальная Германия перекроена по французским лекалам.
Столкнувшись с победным энтузиазмом господ офицеров, местные буржуа сразу притихли. Впечатление было такое, что обыватели по-прежнему осознают свои права и возможности, но при этом сохраняют осторожность и осмотрительность, давно ставшие привычными для местных жителей. И только наш нотариус или, точнее говоря, нотариус Сюзанны, который прославился историей с ботинками, восстал против попыток военных подмять под себя все общество.
– Довольно, господа, – сказал он, – вы пока еще не в Берлине и, полагаю, никогда там не будете.
– Что вы хотите сказать?
– О, я нисколько не ставлю под сомнения вашу отвагу и ваши возможности. Французская армия – лучшая армия в мире, все это знают. Но я сомневаюсь, что война действительно начнется.
– Но война объявлена!
– Пока не объявлена. Еще остается время, чтобы урегулировать все проблемы. Тем более всем и так ясно, что наша винтовка Шаспо[29] значительно превосходит прусскую игольчатую винтовку. Почему вы считаете, что война неизбежна?
– Вам, нотариус, похоже, очень хочется, чтобы окупились денежки, потраченные вами на лицензию.
– Именно так. Я приобрел лицензию как раз после последнего референдума и, между прочим, отдал за нее триста тысяч франков, потому что поверил, что впереди меня ожидают годы мира и спокойствия. Именно это обещал мне депутат, уговаривавший, чтобы я проголосовал за продление его мандата, и, если он не сдержит своего слова, значит, он попросту украл у меня триста тысяч франков.
– Но сейчас речь идет не об интересах вашей конторы, а о чести Франции.
– Правильнее будет сказать – о чести моего депутата, а не о чести Франции, которая желает мира. Вы ведь не можете не признать, господа, что я знаю свою страну лучше, чем вы. Я знаю, о чем думают буржуа и крестьяне, богачи и бедняки: войны не хочет никто.
По всему было видно, что слова, сказанные нотариусом, вызывают жалость и презрение. Военные уже собрались ответить ему, как полагается, но тут вмешалась Сюзанна и, как всегда ловко, перевела разговор в другое русло.
– Нотариус, – сказала она с милой улыбкой, – наш чудесный нотариус!
– Слушаю вас, мадемуазель!
– Неужели вы полагаете, что господин Эмиль Оливье глупец?
– Я так не говорил.
– А может быть, вы думаете, что господин Грамон[30] сошел с ума?
– Вовсе нет.
– Возможно, вы полагаете, что маршал Лебеф[31] похож на Капитана[32] из комедии дель арте, а император – на Геронта[33]? Ведь так, да? Ну что ж, раз эти люди, которых вы назвали депутатами, потребовали от Пруссии, чтобы она взяла на себя некие обязательства, и это стало поводом к войне, то значит, война была неизбежна. Сами же депутаты наверняка полагают, что война упрочит славу Франции и пойдет ей на пользу. Если обе эти цели не будут достигнуты, тогда, клянусь, я вместе с вами во весь голос заявлю, что господин Оливье глупец, господин Грамон сумасшедший, маршал Лебеф – вылитый Капитан, а император – не кто иной, как Геронт. Но пока этого не произошло, позвольте уж мне считать, что они знают, что и когда надо делать.
Тут в спор вмешалась госпожа Борденав.
– Лично я, – сказала она, – во всей этой истории жалею лишь о том, что объявление войны пришлось на пятницу. Когда что-то затеваешь в пятницу, следует опасаться всех последующих пятниц. Во все эти дни обязательно будет происходить что-нибудь либо хорошее, либо плохое.
27
Оливье Эмиль – французский либеральный политик. В первые месяцы Франко-прусской войны руководил правительством, которое оказалось совершенно недееспособным.
28
В июне 1870 года принц Леопольд Гогенцоллерн объявил о своих претензиях на испанский престол, вакантный с 1868 года. Реакция французского правительства была крайне негативной. В результате принц снял свою кандидатуру после заявления его отца, Шарля-Антуана Гогенцоллерна, которого журналист Кассаньяк уничижительно окрестил «папашей Антуаном».
29
У французской винтовки системы Шаспо скорострельность и меткость при стрельбе на большие дистанции действительно были выше, чем у прусской винтовки системы Дрейзе.
30
Французский дипломат, с мая по август 1870 года занимал пост министра иностранных дел.
31
Военный министр, один из главных виновников войны с Пруссией и ее союзниками.
32
Персонаж комедий дель арте, олицетворяющий фанфаронство, болтливость и ложь.
33
Персонаж классических комедий. Само его имя (на др. – гр. – «старик») свидетельствует о том, что он олицетворяет собой старость с присущими ей слабоумием и доверчивостью.