Дорога к дому

Я потоптался на краю, затем, свесив голову вниз, осторожно пошел по периметру, силясь что-либо разглядеть в его глубине. Ни-че-го. Только бесконечно нежное голубое свечение, затухающее где-то на глубине полутора сотен метров.

«А если просто прыгнуть?» – Мысль показалась совершенно глупой. Разбиться насмерть и заново начинать Перевоплощения только ради того, чтобы проверить, есть ли у этого колодца дно? Колодцев без дна не бывает, и я, бесспорно, превращусь в равномерно перемешанный коктейль из костей и мышц, как только его достигну.

Я снова свесил голову вниз и гулко рыкнул. Эхо свалилось в глубину и осталось там, не вернув назад ни шороха.

– Да что б тебя! – Рявкнул я, и, к собственному изумлению, бросился всем телом на мертвенно мерцающую кальциевую пленку. Она приняла удар, побежала сеткой трещин и рассыпалась в белое крошево, лишив меня опоры. Стыдно пискнув, я полетел вниз. Внутренности подперло к горлу, и они все норовили вытолкнуть наружу то, чем я позавтракал утром, но я стоически этому противился. Отчаянно и совершенно безрезультатно я размахивал лапами в надежде уцепиться за гладкие, как стекло, стенки колодца. Пытался даже, растопырив все лапы, зафиксироваться, но колодец оказался всего на несколько сантиметров шире, и эти попытки оказались тщетны. Наконец, когда, как мне показалось, что уже прошли все реальные сроки, отмеряющие глубину любых возможных сооружений, в живот ударила со всего размаху практически невидимая водная гладь.

Вы когда-нибудь пробовали прыгать хотя бы с семиметровой вышки для прыжков в воду? Нет? И не советую. От искр, которые летят из глаз, можно прикуривать, а я, похоже, свалился с высоты, на порядок превышающей самую высокую вышку для прыжков.

Всепожирающее бледно-желтое пламя, в красных прожилках, медленно, словно в кино, затопило сознание, ввинтилось в мозг острой нестерпимой болью, расползлось в стороны, рассыпалось на алые сгустки и потекло кругами, неторопливо сворачиваясь в спираль, делясь, расслаиваясь, натыкаясь друг на друга, раздуваясь от середины и, в конце концов, обозначая уже привычное – огромных размеров сферу. Лютая стужа серебра и синих красок. Ледяные иглы, преломляющие случайные блики света. Тихий шорох осыпающихся снежинок.

Саурон! Чтоб ему было пусто! Я его узнал. Он не мог быть Безымянным Зеркалом. Я бывал в нем сотни раз. Я жил в нем. Я принимал на нем личины. Вустер либо не понял моего вопроса, либо решил избавиться от меня более гуманным способом. Но Бог ему судья. Сейчас я смотрел на Саурон. Он плыл вокруг, не замечая меня – песчинку, снесенную ветром со скального уступа, неотъемлемую часть этих миров, и столь же незначительную.

Аристотель врал! Двигая камни, может быть, и можно перемещать звезды, но он не сказал главного – звездам наплевать, что кто-то пытается это сделать! Они звезды!

Я таращился на Саурон и люто его ненавидел. За его безразличие, за его степенность и неторопливость. Он машина. Виртуальный механизм, который призван лишь исполнять желания тех, кто его создал. Нельзя проникаться неуважением и ненавистью к творениям человеческих рук.

А как же быть с атомной бомбой? Ее тоже создавали чьи-то добрые натруженные руки. А наркотики? Они спасают от страшной боли. Но они же убивают своей сладостью. Вопрос дозировки? Как же тогда дозировать тебя, Саурон? Кто ты? Милость или казнь?

Он, словно услышав призыв, уже потянулся ко мне, вспух одной из стенок, выплюнул длинный змеистый отросток и легко, словно сомневаясь, делать это или нет, коснулся меня. Потянул в нить, сплетая, скручивая, связывая в узел с теми, кто уже был обращен.

Короткий сполох перед глазами, и мозг затопили звуки.

– А я кока-колу люблю…

– Ха! Пойло для лохов! Вот текила – это да! Я ее каждый день пью.

– А как ее пьют, ты знаешь?

Воткнуло мое сознание фразу, даже не позаботившись спросить у меня на то разрешения.

– Ха! Как пьют?! Ну не из горла же… Из стакана, блин…

Бред. Не хочу отвечать. Не могу. Не буду. У каждого свои миры. Пусть в них они пьют текилу стаканами. Большими, гранеными. Пусть закусывают блинами с икрой. Пусть «шаторез» называют бормотухой, если им так нравится. Пусть. У меня свой Путь.

– Бамм… – Сфера завершила круг, и серебро и синь меняются на бесконечно свежее небо, которое постепенно наливается ярким белым светом. Теплым светом, солнечным. Жарким. Нестерпимо жарким светом. В ноги ткнулись обглоданные колесами повозок камни. Я проморгался и прищурившись посмотрел вдаль.

Дорога казалось бесконечной. Вымощенная сто или более лет тому назад, с выбитыми за долгие годы колеями, она тянулась из ниоткуда в никуда. Виляла по склонам, выныривала из осыпей и снова уходила в ущелья.

Солнце палило неимоверно. Во рту сразу стало сухо. Я утерся рваным рукавом хламиды, которую трудно было даже назвать одеждой, и нашарил на поясе кожаную флягу с водой. Тряхнул ее. Литр, не больше. Всего на день пути. Я бережно вытащил пробку, сделал глоток и столь же осторожно вернул флягу на место. Поправил в потрепанных заплечных ножнах привычный самурайский меч. В дороге без оружия нельзя. Либо когти и зубы, либо… либо АКМ, черт побери! Но когда ни того, ни другого, сгодится и хороший клинок, если уметь им пользоваться, разумеется.

Куда идти, было, в общем, все равно. Наверное, вперед. Я встряхнулся и зашагал походным шагом, чуть сворачивая ступни внутрь. Так нагрузка распределяется на стопу равномерно, и поэтому ноги устают меньше. Если еще немного разворачивать корпус при выбросе ноги вперед, то длина шага увеличивается почти на десять сантиметров. Таким образом можно пройти за день до шестидесяти километров, если, конечно, хватит сил… И воды. Вот с водой у меня напряженка. Серпантины, по которым я иду, выше долины, но до точки образования льда еще не меньше двух тысяч метров. Вон она вода. Белыми шапками укутавшая пики. Но попробуй до нее доберись. Пока только то, что есть во фляге. Я коснулся бедра, рефлекторно проверяя ее наличие. Успокоенно кивнул – на месте. Зашагал, приободренный, дальше.

Так прошел день. К вечеру стало прохладно. С вершин потянуло промозглой ледяной сыростью. Столь сильные перепады температур обычны для этого климата. Я не сумел разыскать ни топлива, ни воды, ни пищи. Мне не встретилось ни одного живого существа по дороге, за исключением пары грифов, которые накручивали круги где-то в невероятной выси, выслеживая свою добычу.

Продрогший насквозь, я забился в щель между скальным массивом и огромным валуном, чтобы спрятаться от ветра, и попытался заснуть.

Что такое сон в горах, когда на тебе из одежды дырявый мешок на плечах и короткие штаны до колен из редкой, грубой работы ткани, нужно рассказывать отдельно, обстоятельно и с глазу на глаз. Мышцы потеряли пластичность настолько, что утром я выковыривал себя из этой щели, словно устрицу из раковины. Ободрав локти и щеку о шершавую поверхность камня, я все-таки вывалился кулем на тропу – ноги не держали – и позволил восходящему солнцу прогреть мои телеса до тех пор, пока они себя не осознают и не позволят совершать более целенаправленные движения. Остатки снов, обрывки образов и звуков путались в голове, не давая полностью очнуться. Я вспомнил, что мне приснились грифы. Те, которых я видел в небе. Они ходили по тропе, цокая когтями о камни, и, как мне показалось, что-то искали. Странно. Их добычей я пока себя не ощущал.

Солнце наконец вывалилось из-за скал и затопило мощеную проплешину, на которой я лежал благодатным теплом. Кровь постепенно приобрела способность протискиваться сквозь сосуды.

Я попытался шевельнуть ногами. На удивление, они слушались. Пошатываясь, встал и сделал несколько медленных приседаний. Рои мурашек носились от пяток до горла, вызывая неутолимое желание расцарапать кожу до крови. Сцепив зубы, я ждал, когда тело придет в норму. Наконец я справился с оцепенением и, стремясь застать больше прохладного времени, бодро двинулся вперед.

Мы играли в перегонки с солнцем и, похоже, я проигрывал. Оно поднялось почти в зенит. Зной снова окутал каменную пустыню. Воздух струился, словно живой, над гранитными валунами. Стал густым, тяжелым.