Страница 15 из 16
Была ночь. Шел снег. Изо всех сил мигая огнями, летел в Монголии самолет. Была ночь и зима, потому что у подножия Хулугайши четыре времени дня — это четыре времени года. Утро — весна, день — лето, вечер — осень, ночью зима, валит снег, молчит, замерзает водопадец в ущелье.
Утром всех разбудили глухие удары — ветер сваливал снег на крышу кибитки. Утром небо очистилось. Утром все лошади оказались здоровыми. А здоровый еще и вчера Жереба Николаич, самая главная лошадь, ночью сбежал, предвидя возможность работы.
— Седлать и грузить, — опозоренный своим персональным конем, молвил Липин.
Грузить подошли все. На вьючные горные седла торчком воздвигали полутораметровые плиты — пенопласт, обшитый фанерой. Кони храпели, падали, бились, но на узде висел человек, еще один для смирности заматывал лошадиную морду мешком, а четверо строили на вьючном седле дом из щитов.
На вершины высоких гор закат приходит двумя часами поздней, чем в долины Но даже с вершины ушел закат, когда мы поднялись, каждый втаскивая на поводу свою лошадь, задыхаясь, обмирая на пропастях, растеряв где-то в пути рукавицы, телогрейки и шапки.
Здесь, на вершине, когда-то стояла кибитка. Ветер сорвал ее и унес. Сюда привезли палатку. Липин и рабочий Саша Майоров развернули ее — ветер прямо в руках изорвал палатку на клочья. Тогда Липин завез сюда дом. По щепочке, по листику жести, за десятки восхождений едва обозначенной тропой снежных баранов. Он на лошади Атомоходе поднял на вершину трехсоткилограммовый арбуз — «Ангару», поднял пять тонн свинцовых кирпичей для уловления нейтронов и семьдесят тонн по графе «разное». То есть все для того, чтобы нейтронные счетчики стояли как можно дальше от венгерского мотоцикла. Обогреть эти счетчики, десять лет давать им тепло и энергию должна была «Ангара».
Вообще-то справа лежала Монголия. Целиком виднелся монгольский Байкал — озеро Хубсугул. Но никому не было дела до природных красот. Люди лежали пластом на щитах, и самой обидной казалась версия: если вдруг не отдышишься после этого восхождения и тебя спустят вниз во вьюке, кто-то снимет картуз, отдавая почести альпинисту.
Но человек хорошо задуман. Так что даже все москвичи, ослабленные курением и пагубными городскими привычками, как-то так поднялись и до двух часов ночи: занесли «Ангару» в избушку. Опустили ее в шахтный колодец. Положили сверху на брусья пять тонн свинца. Положили сотни ящиков с парафином, а между ними нейтронные счетчики. Собрали над «Ангарой» герметизированный короб из привезенных щитов. Затем дозиметрист Кобахидзе при всеобщем молчании замкнул провода от реактора (АЭС работают только в режиме короткого замыкания) и ввернул в патрон тридцативаттную лампочку.
В стену избы толкалась ночная метель. Бурят Саша Майоров (он же бригадир в партии Липина, он же водитель вездехода, он же коваль лошадей, он же приборист-наблюдатель, он же за все и про все) сел на ящик, беспокойно подвигался — а будет ли ток? — пронаблюдал зажжение лампочки и спокойно, уже спящий, с ящика рухнул за печку, не забыв выставить руку к огню, на манер бурятских промысловиков у костра: огонь начнет подбираться — рука даст знать.
Безумная радость заоблачных тощих мышей: наши неразвязанные котомки с едой валялись в углу. А над нами горела, нисколько не смущая мышей, тридцативаттная лампочка.
* * *
Два дня отлеживались мы наверху, благо облачность закрыла все, что под нами. На третий день Липин и Саша Майоров увели в поводу лошадей. Москвичи и сибирский ученый Лузов тоскливо топтались на гребне. Это точно: когда в человеческом теле что-нибудь сильно болит, будто весь состоишь из этого места. На Хулугайше мы состояли из ног.
И пятеро совершили безумную акцию, даже английские альпинисты осудили бы их: защитив телогрейками пояснично-крестцовый отдел, москвичи и сибирский ученый без помощи отнявшихся ног ринулись вниз. Их осудили бы российские альпинисты (валун под снегом, скала, лавина — и какой там оркестр получше?). Но, возможно, их оправдали бы горные таджики с Памира, съезжающие с гор на снопах созревшей пшеницы, потому что другим путем хлеб на ток не доставить.
Просто чудо, как необдуманные поступки в високосном году сходят с рун. людям — все пятеро достигли долины. Пятеро повалились в гостевом доме на койки, впереди был отъезд, дорога с участками «Пронеси, господи!», и снова шофер в разреженном воздухе будет так тянуть кнопку подсоса, что гляди вдруг не вытащи карбюратор в кабину. Будет Москва, привычность, и жены будут ругать за приобретенную на хулугайшинском ветру манеру держать сигарету огнем в кулак. И сослуживцы будут делать попытки битья за несвежий, третьего дня анекдот, а на Хулугайше смело рассказывай всякий, и всякий там ценен.
— Жизнь! — грустно подбил итог инженер Казаков, надолго ушел и вернулся, волоча пишущий агрегат со шрифтом, съеденным, как стариковские зубы, и, дважды бия по каждой клавише, сел отпечатывать акт о введении в с-рой последнего слова атомной техники.
Он печатал, быстро зверея от каверз машинки, когда дверь вдруг сотряслась, отворилась. На пороге стоял заснеженный человек с кнутом.
— Баран пригнал! — радостно сказал он. — Чего сидите? Праздник будет, морда делай веселый!
Ах, сколько слетов и конференций, обсудивших всего лишь вопрос об увеличении пузырчатости минеральной воды или плетении циновок из тины, заключается гранд-отельским банкетом за счет учреждения! Как сильно орут:
— Паз-вольте этот бокал…
Не позволять им. И бокал аннулировать, деньги взыскать. Может быть, накостылять даже, но не в печати, надоело в печати, не выгребная же яма истории.
А пастух в дверях сказал так:
— Здешний солнечный ребята делал подарка атомный ребята. Маленький барашка купил весной, мне давал: расти, Бодма. Вот привел барашек. Горный, целебный, травка жизни щипал!
Потом он сидел за столом, а кругом вперемешку атомные, солнечные ребята. На столе были позы — большие пельмени бурят, оре-мок, куда по рецепту входит все лучшее из барана, жареная кровь и свежий хлеб. Была водочная продукция РСФСР, МНР, ПНР. Было честное веселье людей, сделавших большую работу, и сибирский здоровяк Лузов сказал инженеру Казакову:
— Двинь-ка дальше эту хреновину, с Липиным буду бороться!
Тогда инженер Казаков положил машинку в спальный мешок и туда же стопку чистой для отчета бумаги. И, глядя на толщину этой стопки, можно было сказать, что год прошел, и неплохо для високосного.
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.
Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.
Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.