Страница 10 из 16
А бульдозеры вязнут в расхлябанной мерзлоте. Экскаватор валится с ледяной макушки бугра. Угольный пласт вдруг рвется и исчезает. А когда до него добираются, отцарапав миллионы кубометров породы, порода вдруг ползет из отвалов и хоронит под собой железнодорожную ветку.
Но вот же шахтеры — все одолели! Скажем им просто: поклон и ура.
Какие потом были приятности?
Коллегия министерства угольщиков отдала шахтерам свое самое главное знамя. Знамя и премию в три тысячи семьсот рублей.
Без проволочек знамя вручили. В первом ряду сидело начальство из «Главсибугля». Перед ним хотелось блеснуть.
Тет-а-тет начальник разреза Кредо сказал своему сотруднику Гуцу:
— Суммы предавать гласности будешь ты, Гуц. Зачтешь, кому по двадцать рублей, а мельче суммы уже не указывай, читай только фамилии.
То есть: пусть начальство из области думает, что мельче двадцати рублей премий нет. Пусть оценит и умилится. (Представляете, не приехал никто из Москвы! Представляете, какие суммы зачли бы тогда?)
Гуц огласил. Зал аплодировал. В столовой накрыли столы. Было празднично. Был полночный мужской ажиотаж с потреблением закусок и водок.
И наряду с начальством из «Главсибугля» шахтеры также поверили, что им причитаются премии по двадцать рублей.
Но из окошечка кассы на другой день, когда топливные столпы попрощались, людям стали высовывать пятирублевки и вразумили:
— Это, Сидоров, было только зачитано так — по двадцатке. Для торжества момента. Знамя, понимаешь, вручают, вот и зачли. А объективно — пятерка.
— Да, — сказал Сидоров. — Сволочное, я вижу, дельце. Ладно б так, не касаемо к знамени. Обжуленным герой угледобычи может быть, а оплеванным — ему не подходит! Мне как теперь себя уважать?
И вне зависимости от того, кто получил двадцать рублей, а кто пять, все шахтеры скрежетнули зубами. А почему?
У людей есть понятие: касса, бюджет. Они восполнимы. Похищенная кем-то пятерка не пробьет тут вечную брешь.
Но есть другое понятие: моральный бюджет человека. Нравственная касса личности. Душевный баланс индивидуума. Эти бюджет, касса, баланс открыты лишь для вложений. Каждый в меру своей чуткости и человечности волен делать вложения. Но изымать отсюда нельзя ничего. Это больно. Больно надолго, каким бы малым изъятое ни было. И его ничем не восполнить.
Хотя директор разреза Кредо и не думал ничего восполнять по линии рабочих моральных бюджетов. Пренебрег фактом ввиду очевидной малости. Другое дело — простой вагонов. Это проблема. Производство, оно держится не психологией. Технологией!
Пусть где-то возятся с этими мелочами по созданию настроений веселости и доверия. У бразильцев действует психолог при сборной команде, именно — Гослинг. Вместо взбучки перед игрой всех усадит в кружок, попоют развязные песенки, игровой тонус подымут да с тем и задерут под сухие 3:0 всесоюзную сборную. Актеры то же самое, на настроениях все, сегодня вытанцовывается, завтра, видишь ли, не вытанцовывается. Дисциплиной, надо быть, не прижаты, распускают капризы.
А какие настроения, скажем, на шахте, в заводе?
Не место тут настроениям. Мало ли, что на многих заводах уже узаконена должность психолога. Вывих это. Метания. Гримасы прогресса. Проще надо, любезные, проще. Коли ты рабочий, бери инструмент, исполняй свою функцию! Без штучек и мучек. И нечего рассусоливать: настроения города, производства, коллектива, психологический криз… Гиль. Чепуха! Кризы побоку, а гони свою функцию!
И функционер Иван Кредо мне сказал напрямки:
— Ну, не так зачли приказ, ну и что?
— Так ведь накопление обид у людей в организме. Будет похуже отложения солей. И на показателях скажется.
— Обиделись — хуже работать станут?
— Хуже.
— Пустое, — воткнув в рот папиросу, сказал директор соседнего угольного разреза Лисица. — Настроения, обиды, подумаешь! Надо углем питать державу, а не мудрить.
Такое было евангелие от Глеба Лисицы: коль ты рабочий и идешь на смену, психологию свою оставляй дома, а бери одну анатомию.
И два директора, покончив со мной, сели разгрызть вопрос, в какой день отселять семьи шахтеров из домов, переданных железной дороге. Сошлись в дате: первые дни июня. Без штучек и мучек.
Возможно, теперь, когда автор сидит над текстом, директоров Лисицу и Кредо уже костерят жены шахтеров. Ибо директора знали, еще зимой знали о намеченном переселении, но как-то забыли озаботиться, оповестить людей. Технология, экономика, то да се…
А люди, не ведая ни о чем вбили прорву труда в огороды, И вдруг труд их пропал.
Теперь позвольте без привязки к месту огласить один факт. Назовем только край — Хабаровский.
С севера края поступило письмо (скверные люди живут вплоть до полюса). Извещали: по документам гражданину Н. исполнилось 56 лет. Но руководство тамошней шахты, опережая время, закатило банкет в честь шестидесятилетия Н. Липовому юбиляру отвалили 40 подарки, прорву подарков, разве что не было белого слона с балдахином.
Просили вклиниться в эту историю.
И оказалось: да. Человеку точно 56 лет. Да, преждевременно справляли юбилей-круглячок. Да, вскладчину подносили «тяжелые» северные подарки.
Но директор шахты сделал маленькое разъяснение фельетонисту. Обрисовал жизнь юбиляра:
— У него силикоз, чтоб вы знали. С малых лет пошел в шахту, ушел тем же шахтером. Заслуженный, нам дорогой человек, а хватит ему здоровья до правильного юбилея, кто знает. Мы и спешили порадовать его раньше срока, по своим достаткам и совести. Покуда живет!
Там живет и шахта. Старый недровик, что выявил небогатое месторождение полвека назад (я говорил с ним в Москве), страшно разволновался и зачем-то открыл все форточки.
— Удивлен! — кричал он, не попадая ногой в шлепанец. — Я дилетант? Идиот? Мною считано, сколько там золота — до половины столетия. Потом сползание, силами всего при. иска не снабдить и одного зубного врача. Откуда они достают металл? У них есть алхимики по штатному расписанию?
Я сказал, что алхимиков нету. Просто люди достают с любой глубины и те крохи, за которыми другой пренебрег бы нагнуться. Прииск рентабелен, потому что люди любят свой прииск, дорожат своими соседями, этим местом в тайге, которое давно уже стало для них тем, чему название — родина. На одной технологии и геологии это не вытянуть.
— Как представителю классической геологии, — важно сказал недровик и попал ногой в шлепанец, — мне это дико. Золота не должно быть, а оно все-таки есть, каково? Или, вы скажете, золото извлекается не из песков, а из людей?
Я сказал: да. В счастливых случаях — да.
И СНОВА АХНУЛА
ОБЩЕСТВЕННОСТЬ[1]
После центрального события теперь минул год.
Многое изменилось за год. Общественность, смутно возмущавшаяся подполковником Кацавеем, стал возмущаться еще более смутно.
Сам Кацавей, вначале затаившийся и смиренный, потихоньку выпростал шею из покатых плеч и стал возмущаться общественностью:
— Шепчут они на меня, моим достаткам завидуют! У кого дом полная чаша, на того и зло свое вешают.
И вот это было уже удивительно. Почему именно на Кацавея вешают зло? Были ведь здесь и куда более зажиточные люди, чем этот начальник милиции. В пореформенный год к обменному пункту пастухи приносили деньги в мешках, и никто на них не шептал.
Пришлось сказать:
— Не из-за пара над вашей кастрюлькой на вас злятся люди. Злятся за ТО.
— А про ТО помнить некому. Чего про ТО помнить? Делов-то!
Но помнили как раз ТО.
И потому, что даже год спустя содеянное кажется подполковнику нормальным, не диким, а общественность мямлит о ТОМ с ленивым негодованием, — стоит припомнить, что было тут год назад и каким наказанием отлилось преступление.