Любовная какофония

— Ой, Людка!..

— А что? Ты только никому не говори. Я его догнала. Идем и идем. Молчим и молчим. Сердце у меня бьется — ужас! А в душе такие хорошие слова: «Игорек, миленький, родной!» И я чувствую, что больше не могу. Набралась смелости и говорю: «Игорь, ты ничего не замечаешь?»

— А он что?

— Он говорит: «А чего я должен замечать?» Я глаза зажмурила и одним духом: «Игорь, я тебя люблю…»

— Сама? Ой, Людка!

— Ты, Клавка, решительно ничего не понимаешь, а он… Когда я сказала, что я люблю, он сейчас же вынул руку из кармана и обнял меня. — И — ты только, Клавка, никому не говори — мы гуляли до трех часов ночи. И так целовались!.. Я тебе даже передать не могу!

— А что потом?

— А потом он говорит: «Идем к нам, посидим, родителей нету дома».

— И ты пошла?

— Нет, в этот раз не пошла. А вообще пойду. Я ему верю безоговорочно, больше, чем самой себе. Понимаешь, Клавка?

— А чему ты веришь-то? Он ведь тебе даже ничего не сказал, не объяснился. Нет, Людка, ты просто с ума сошла! Про Игоря Мешалкина рассказывают, что он уже два раза был женат, и все знают, что он гулял с Нюрой Котельниковой.

— Ну и что ж из этого? Они все были дуры неинтересные. Нюрка двух слов связать не умеет. А он парень развитой, ему хочется культурно общаться с девушкой. До сих пор он ошибался. И я не буду его осуждать за это. Я ему говорю: «Игорь, я еще никого не любила так, как тебя».

— А он что?

— Он говорит: «Вот и хорошо».

— Еще бы ему не хорошо! Людка, у тебя нет ни капли девичьей гордости!

— А у тебя есть, да? Вот ты и сиди одна со своей гордостью! Тебе просто завидно. И другим тоже завидно, поэтому все и читают мораль. Я думала, мы с тобой поговорим как подруги, а ты…

…Прошло некоторое время, и вот уже девушки опять вместе. Сидят и сочиняют письмо в редакцию.

— Клавочка, миленькая, пожалуйста, пиши: «Уважаемый товарищ редактор!» А что потом?

— Рассказывай все, как было. В редакцию врать нельзя. Начнем так: «Вы в своем журнале освещаете всякие аморально-этические вопросы. У меня возник как раз такой вопрос».

— Правильно. А дальше так: «Я встретилась с одним парнем (.имя не обязательно, поставь буквы: И. М.). Мы с ним страстно полюбили друг друга».

— Люда, ну вот ты уже говоришь неправду. Игорь совсем тебя не любил.

— Клавка, кому лучше знать? Пиши: «Мы с ним дружили два месяца».

— Это что значит — дружили? Вы целовались, а не дружили. И еще…

— Ой, Клавка, молчи, я чувствую, что мы опять с тобой поссоримся! Продолжай: «Я верила ему беззаветно, больше, чем себе самой».

— Ему и на работе никто не верил.

— На работе одно, а в жизни совсем другое. Не сбивай меня, пожалуйста! «Я ему по… по… полностью отдала свое сердце».

— Да не реви ты! Теперь слезами не поможешь.

— «А он… а он грубо растоптал его своими ботинками на микропористой по… по… подошве».

— Для редакции совершенно неважно, на каучуке или на микропорке.

— Ты же сама говоришь: надо писать правду.

— Так ведь не про подошвы!

— Я и так… про любовь. Девай дальше: «Мне, товарищ редактор, очень хотелось создать прочную семью, и я даже ни перед чем не остановилась. По первому требованию пришла к И. М., когда его родителей не было дома».

— Людка, какая же ты врунья! Ты же говорила, что не ходила к нему!

— Мало ли что я тебе говорила, я даже не помню. Да теперь это уже неважно. Важно, чтоб о нем написали в журнале, не называя фамилии. Может быть, он прочтет и раскается. Ну, а если так: «Товарищ редактор, прошу вас, помогите мне. Я считаю, что нужно каленым железом прижигать тех молодых людей, которые сперва активно идут девушкам навстречу, а потом поворачиваются к ним спиной». Ой, Клавка, как здорово получилось, верно? И еще нужно добавить: «Если девушка объяснилась парню в любви, то он должен оценить красоту ее души и полную готовность к самопожертвованию и… немедленно на ней жениться!» Вот, пускай теперь прочтет в газете.

— И что будет?

— Что? Ох, Клавочка, миленькая, я сама не знаю, что будет. А пока мне так плохо, так плохо, я тебе даже передать не могу. А все-теки ты во всем виновата. Если бы ты меня вовремя удержала..;

— Людка, да ты в уме? Разве я тебя не удерживала?

— Не помню. Я помню только, что я и в рассказах читала и видела в кино, как девушки первые объяснялись в любви, а ребята им попадались все такие сознательные… Но ведь нельзя же у каждого парня спрашивать: «Вы сознательный или несознательный? Вы просто так время проводите или хотите жениться?» И под конец обязательно надо написать: «Товарищ редактор, сделайте, чтоб ему было стыдно, как в картине «Человек родился».

— Может быть, хватит? Ты же видела, что он в точности такой тип, как в картине. И все-таки вешалась ему на шею. Где у тебя были глаза, где была девичья гордость? Ну?

— А если нет у меня этой гордости, тогда что? Вот я и пишу в редакцию, чтобы мне помогли. А как же иначе? Только так, и больше никак!

АЛИК ПОЛЕТИТ НА ЛУНУ

— Слышали про нашего Алика? Наш Алик Самосвалов летит на Луну!

— Да что вы говорите! Расскажите скорей!

— Ну, слушайте. Как вы знаете, Самосваловы, мать и сын, — мои родственники. Можно сказать, самая близкая, кровная и любимая родня.

— Простите, мне помнится, вы как-то говорили, что они вам десятая вода на киселе.

— Я говорила? Ничего подобного! Не могла я этого говорить, вы что-то путаете. Ну, ладно… Значит, захожу я к ним третьего дня, и как раз в это время возвращается с фабрики Алик.

— Он, кажется, работает там наладчиком?

— Кем он там, теперь это совершенно неважно. Входит. «Здрас-те». «Здрасте». Смотрит на нас своими лучистыми глазами и произносит раздельно, внятно к как-то удивительно спокойно: «Я полечу на Луну». И все. И больше ни слова. Одну только фразу. Представляете себе?

— Ну, еще бы! А мать тут же была?

— О, мать! Я вам передать не могу, что с ней было. Форменным образом окаменела. Я тоже почти окаменела, но все-таки кидаюсь к нему, начинаю спрашивать, а сама заикаюсь от волнения: «Когда? До праздников или после? Почему именно ты? Уже есть постановление правительства?» А он посмотрел на меня так странно и отвечает: «Больше ничего не могу вам сказать».

— Молодец! Значит, больше ничего говорить не имеет права.

— Вот и я так поняла. Говорю: «Молодчина, Алик, парень-кремень, весь в меня, ни одного лишнего слова!» А тут стук в дверь, появляется соседка. Наверно, подслушивала под дверью. А она им уже целый год должна пятьдесят рублей. Входит и говорит: «Аличек, возвращаю свой долг. Голубчик, когда о тебе будут писать в газетах, уж пускай напишут, что соседи к тебе всегда относились исключительно». И кладет на стол деньги. Ну, тут я думаю: раз уж эта баба обо всем пронюхала, то немедленно кинется повсюду трепать. Лучше я сама. Выбегаю от них, встречаю одного, другого, третьего и всем говорю: «Наш Алик летит на Луну!» Впечатление прямо потрясающее. Возвращаюсь к ним обратно; мать уже немножко пришла в себя. «Пойдем, — говорит, — сыночка, в магазин, купим тебе на эти деньги костюм. Пока погуляешь в нем по родной земле, а там видно будет». Иду с ними, от Алика ни на шаг. Продавец прямо с ног сбился: «Вы на эти пегие костюмишки не обращайте внимания, плюньте на них. Я вам такой костюмчик подберу, каких мы обыкновенным покупателям даже и не показываем!» Крутится, вертится, улыбается, подмигивает. Это вместо того, чтобы стоять недвижимо, как они обычно. А мамаша, видя, что он улыбается и подмигивает, поняла в том смысле, что нужно раскошелиться, и начинает рыться в сумочке и только наскоро соображает, сколько дать: трешницу или пятерку? А продавец, поняв ее маневр, даже руками замахал: «Ни-ни-ни! С тех, кто по земле ползает, — это одно дело, а с того, кто на Луну, — ни в коем случае!» Такой костюм подобрал — просто мечта. И тут Алик вспоминает, что ему нужно в поликлинику. Я говорю: «Алик, зачем тебе в поликлинику? Ведь тебя же там перед запуском и осмотрят и выслушают». Он говорит: «Что значит там? Пока что здесь». Я иду вместе с ним. Боже мой, какой прием! Обычно эта наша врачиха на больного даже не смотрит. Если щупает, то с нескрываемым отвращением и рычит, как пантера. А на этот раз сплошная внимательность, чуткость, даже нежность. Говорит: «Я надеюсь, будет учтено, что о вашем здоровье, дорогой товарищ Самосвалов, заботились именно в нашей поликлинике». Возвращаемся домой, а там уже домоуправ. Целый год Самосваловы добивались, чтоб им залатали крышу. «Ладно, — говорили им, — не у одних у вас течет, у других тоже». А тут сразу прибежали. «Конечно, — говорят, — вам вскорости предоставят новую жилплощадь, но пока мы вам произведем срочный ремонт. И хотя через дырявую крышу легче наблюдать за движением на космических трассах, мы все ж таки произведем».