Страница 6 из 14
Кинулись искать кораблики. Сергей даже нырял, пытаясь в зеленой глубине разглядеть белые листки, но все напрасно.
Конец прогулки был испорчен.
Когда шли домой — конечно, гораздо раньше, чем предполагали, — Зоя сама взяла Сережу под руку. Ей хотелось загладить свою вину, что-то придумать. Но сколько она ни соображала, никакого выхода из создавшегося положения не находилось.
«А ведь за такие штуки могут и уволить», — вдруг пришла ей в голову противная мысль.
Как нарочно, то же самое подумал и Сергей.
В понедельник он пришел в редакцию первым и стал ждать появления Бухалова, старого репортера, прошедшего, как говорится, огонь, воду и медные трубы. В память Сереже врезалась фраза, сказанная когда-то Бухаловым:
— Для настоящего журналиста нет безвыходных положений.
Бухалов, выслушав сбивчивый и торопливый Сережин рассказ о безвременной гибели произведения прокурорского публицистического таланта, задал вопрос:
— Статья-то хоть дельная?
— К сожалению, да. Иначе редактор не дал бы мне править.
— А не знаешь, с прокурором он не говорил?
— Мне поручил согласовать после правки.
— Так! — глубокомысленно произнес Бухалов, соображая, как бы выручить своего молодого друга. Вдруг он нежно щелкнул себя по лбу и произнес сладчайшим голосом: — Варит котелок у старика, варит!
Пальцем поманил Сережу и, когда тот подошел, спросил:
— Вы часто ходите вниз, в типографию и, вероятно, наборную технику знаете назубок?
Сережа вспыхнул:
— Я знаю корректорскую, а наборную — слабее.
— Проверим! — отозвался Бухалов. — Что такое курсив?
— Наклонный шрифт, вроде рукописного.
— Отлично. А шпоны?
— Это такие металлические линеечки. Их прокладывают между строк, когда надо заполнить место.
— Соображаете. А бабашки?
— Такие большие металлические квадраты или прямоугольники, ими забивают пустоты в наборе.
— Академик полиграфии! — с преувеличенным восхищением воскликнул Бухалов. — Последний вопрос: что за штука гробе-цицеро?
Сережа замялся. Про цицеро он слыхал — это крупный шрифт размером в двенадцать пунктов, а вот гробе…
— Не знаете? Неважно! — смилостивился Бухалов, написал несколько слов на бумаге и протянул Сергею. — Вот вам текст. Выучите так. что, если ночью вас разбудят, вы без запинки произнесете. А когда выучите, — звоните своему прокурору и произносите. И посамоуверенней, понапористей…
В это время в комнату заглянул секретарь редакции, и конец фразы Бухалов сказал Сергею вполголоса.
Тот радостно заулыбался и сел в уголок, бубня текст себе под нос.
Секретарь, дав Бухалову срочное задание, исчез, и Сергей снял трубку телефона. Он с надеждой глядел на стреляного газетного волка, но тот помахал рукой и сказал на ходу:
— Сам, дружок, сам. Я бы это запросто провернул.
И ушел.
Тогда Сергеи решительно поднял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить с районным прокурором.
— Здравствуйте, — непринужденным тоном, как учил его Бухалов, сказал Сергей. — С вами говорят из редакции. Вы прислали нам статью. Да, да, очень хорошая статья, мы ее обязательно поместим и даже не просто поместим, а напечатаем курсивом гробе-цицеро на шпонах и бабашках. Повторить? Пожалуйста. Мы ее напечатаем курсивом гробе-цицеро на шпонах и бабашках. Но для этого нам срочно нужен второй экземпляр статьи. Есть он у вас? Можете вы его прислать?
Конец фразы Сергей выпалил одним духом, стараясь поскорей закончить этот трудный разговор.
После паузы прокурор сказал, что немедленно пришлет копию статьи, и спросил Сережину фамилию.
Сережа положил трубку телефона, вытер пот со лба и вздохнул с облегчением, будто сбросил вязанку дров, которую он нес на пятый этаж.
Статья появилась в редакции через десять минут. Принес ее сам прокурор. Он был уже не молод: седые виски, глаза глядели устало. Левый рукав пиджака болтался: одна рука потеряна, наверное, на войне.
— Вот… — сказал прокурор, положив статью перед Сергеем. Он пристально и долго всматривался в Сережино лицо, потом положил руку ему на плечо и заговорил как-то по-другому — сердечнее и мягче: — А теперь давай начистоту? Потерял статью?
Сережа покраснел, кивнул головой и покорно рассказал, как шли ко дну кораблики, пушенные рукой Зои.
— Всю эту петрушку с гробе-цицеро ты придумал, конечно, не сам, — уверенно заявил прокурор. — Но вот тебе мой совет: если хочешь по-настоящему работать в советской газете, — не ври, не ловчи, не дурачь людей.
— Честное слово, больше никогда… — начал было Сережа, но прокурор перебил его, протянул руку:
— Понятно. Себе дай слово и держи его.
Он повернулся, чтобы идти.
Сергей остановил его вопросом:
— А как вы все-таки догадались? Следственный опыт?
Прокурор усмехнулся.
— До войны я наборщиком работал. Не один год, братец мой. А когда на Курской дуге потерял руку, пошел учиться. Был следователем, стал прокурором. Больше вопросов нет?
Уже стоя в дверях, сказал:
— Заходи ко мне. Интересный материал дам. Будет что напечатать курсивом гробе-цицеро на шпонах и бабашках.
И они оба засмеялись…
ЖОРИНО ПРИЗВАНИЕ
Призвание найти не так-то легко. Жора Кусачкин убедился в этом на собственном опыте.
Он долго был фотографом. Но после того как фотоателье «Рембрандт-1», «Красная светопись» и другие, носящие не менее звучные и эффектные наименования, стали вытеснять «пушкарей»-фотографов, Жора задумал сменить профессию. «Это не мое призвание!»— сказал он. Ему надоело ожидать клиентов, сидя со своим фотоящиком и треногой на бойком месте возле общественной уборной и с тоской смотреть на декорацию с серой, в яблоках лошади. Окончательно продралась и обмахрилась прорезь на полотне, предназначенная для тех, кто вздумал бы увековечить себя в этой романтически-кавалерийской обстановке. Жора мог бы, конечно, заказать новую декорацию, где лошадь заменена вертолетом, но в тот критический момент денег не оказалось, и, повторяем, он разочаровался в фотографии.
Куда идти?
Люди нужны всюду, но всюду спрашивают об умении что-нибудь делать или в крайнем случае о желании учиться. А у Жоры не наблюдалось ни того, ни другого.
Еще на заре туманной юности, не поладив с синтаксисом и десятичными дробями, он решил, что всякое учение ему противопоказано, как некоторым противопоказана езда в автобусах. Его укачивало от разговоров о науке.
Дольше всего Жора был маляром, помогал писать вывески старику мастеру с прокуренными усами и подвязанными ниткой очками. Но он понимал, что и это не его призвание. Жора ненавидел буквы: они напоминали школу, учительницу русского языка, терпеливо, но безуспешно учившую Кусачкина писать слово «итти». Жора считал, что в данном случае достаточно одного «т», а седая учительница упорно держалась иного мнения.
На вывесках попадались и цифры, например: «Гастроном № 13» или «6-я ремстройжилконтора». Подобно буквам, они воскрешали в памяти школу и учителя, стремившегося воздействовать на учеников личным примером и изысканно-вежливым обращением.
— Кусачкин, — говорил он, — передайте вашей уважаемой матушке выражение моего глубочайшего соболезнования по поводу вашего возмутительного поведения на уроках, а также фиглярства, неуважения к товарищам и феноменальной лени.
Маляра из Жоры не получилось. К такому выводу пришел старичок мастер с прокуренными усами. Он уволил Кусачкина.
Пожалел Жору только один человек — агент по приему заказов… Сеня Козырь, предприимчивый юноша, любивший говорить:
— Заработать можно где угодно и на чем угодно. Надо только знать, что больше всего любит начальство.
Жоре он помочь оказался не в силах. Ему самому грозил «вылет»: старик мастер оказался неподкупным.