Большие каникулы

Как видите, Кумач есть Кумач! Вот вам и Синий Воробей!

Пригласили мы его посмотреть на экспонаты. Кумач разглядывал их внимательно, кое что в блокнот записал. Нам сказал: «Молодцы!»

Вдруг Кумач увидел на стенде сапоги, которые дед Лагутин принес нам в музей как важную ценность, и спросил:

— А это что такое?

— Сапоги деда Лагутина, — ответил Семка. — он в них до самого Берлина дошагал.

Алексей Кумач как-то странно пожал плечами. Долго разглядывал дедовы шкрёботы.

— Ничего они не видели, — сказал. Кумач и убрал дощечку с надписью.

— Да как же так? — возмутился Семен. — Он же нам сам рассказывал!

— Снимите их, — потребовал Кумач. — Это дед Лагутин пошутить вздумал. Видите, внутри голенища штамп стоит: «Артель «Красный луч». 1977 год».

Семка ахнул.

— Ну ладно… Мы это запомним, сказал Вилен и швырнул сапоги в угол сарая.

— А мы ему поверили, — с обидой произнес Семка.

Обманул нас дед Лагутин. А тут как-то встречаем его веселенького, он проходил мимо в коричневых босоножках. Подмигнул он нам и спрашивает:

— Ну как? Скоро вы мне замену дадите заместо «бывалых»? А то ведь в босоножках мне несподручно щеголять.

Заманили мы его в сарай. Вилен спрашивает деда:

— А в каком году Берлин брали?

Дед задумался, стал на пальцах считать. На руках пальцев не хватило, он посмотрел на свои босоножки и добавлял к своему счету те пальцы, которые из босоножек торчали. Потом махнул рукой.

— Да какая, — говорит, — разница, в каком году. Ведь до Берлина все же дошли!

Вилен показал внутри голенища штамп.

— А это что?

Дед растерялся, стал шаркать босоножками по деревянному полу, начал выкручиваться:

— Это ошибка. Я не те сапоги вам отдал, перепутал, значит. А те, фронтовые, настоящие, я вам завтра принесу, честное слово!

Вилен зло смотрел на деда.

— Вот, гляди, дед Лагутин! — Вилен вынес сапоги из музея, раскрутил их у деда перед самым носом и швырнул через забор. Шмякнулись они в пыль прямо на середине улицы. Дед взъерепенился, замахал руками.

— Вы что? Музейное добро швыряете?! — а потом рассмеялся.

— Ушлые вы. Правильно сделали, — сказал дед Лагутин и тихонько пошел со двора. У калитки остановился, задумался и даже слезу смахнул. Сказал, не поворачиваясь к нам:

— Не надо мне замены, я и в босоножках прохожу. Зато ноги не потеют. Ух ты! — И пошел дед вдоль улицы Зеленой, качаясь и пританцовывая.

Вот такой казус произошел. А пристройку к библиотеке уже делают. Кумач — Синий Воробей помог.

А. Костров.

Голубая звезда

Здравствуй, Иван! Позавчера мы были в ночном: Вилен, Семка и я. Николай Иванович Турбин поинтересовался, отпустят ли нас родители в ночное?

Нам не пришлось долго их уговаривать. С Николаем Ивановичем всегда отпустят.

Цокают копыта по мягкой проселочной дороге. Я ехал на своем Франте, Семен — на Резвом, а Вилен — на Искре. Солнце спряталось за рощу. Подбирался вечер. Где-то вдалеке слышалась протяжная грустная песня. Пели её на украинском языке — «Звезды мои, звездочки». Ехали мы вдоль реки. С противоположного берега женский голос кого-то настойчиво звал: «Степка, иди домой! Тетя Фрося из города при-е-ехала! Привезла тебе курточку на «молнии»! Бе-еги до-омой ско-орей!»

А с нашего берега раздалось в ответ: «Не ври-и! Дубасить меня будешь за по-одсолнухи! Только это Мишка Ко-о-о-льцов их переломал, а не я-а-а-а!»

Семен взглянул на меня, засмеялся:

— Готовится этому Степке горячий ужин, если он клюнет на курточку с «молнией»! Ночуй, парень, на нашем берегу и никуда не ходи.

— Далеко еще, Николай Иванович? — спросил Вилен.

— А ты что, устал ехать? — смеясь, спросил Николай Иванович.

— Да нет. Просто так спросил.

Минут через десять прибыли на место. Напоили коней. Николай Иванович показал нам, как следует спутывать их. Разбрелись кони на лужайке у реки. Николай Иванович стал готовить костер. Мы за хворостом сбегали. В небе стали появляться редкие звездочки. Запылал костер. Вот представь, Иван, что у костра лежат два рюкзака с провиантом. В одном — шоколадные конфеты, трюфели, бутерброды, пирожные тоже на выбор. Десертные ложечки позванивают в фарфоровых чашках для кофе, там же лежит белоснежная скатерть. Это все в первом рюкзаке. А во втором рюкзаке — чайный сервиз из одного граненого стакана, алюминиевой кружки и эмалированной крышки от чайника. Рядом с рюкзаком стоял бы трехлитровый бидон с квасом. Зеленый лук и огурцы лежали завернутые в газету. Сырой картошки было килограмма четыре, и целая матрешка соли, да еще три вяленые воблы. Какой бы ты рюкзак выбрал, первый или второй?

Догадываюсь, что ты ответишь: «Зачем мне трюфели, когда в алюминиевой кружке звезды отражаются? А воблу есть, да запивать ее квасом, да обжигаться печеной картошкой плохо, что ли? И не нужна в ночном белая скатерть. Лучше пусть будет черная скатерть, украшенная звездами, над головой». И это правильно.

Только первого рюкзака у нас не было и в помине. Был только тот, в котором лук, да вобла, да каравай хлеба, да матрешка с солью. Первый рюкзак я приплел сюда для сравнения. В общем, с картошкой мы расправились быстро и до утра чумазыми сидели. А утро незаметно появилось. Ночи летние на Украине тихие, короткие и пугливые: заметит ночь, что зорька утренняя к горизонту подкрадывается, вильнет черным шлейфом, и все — только ее и видели.

До самого рассвета Николай Иванович рассказывал нам разные истории про войну, про друзей своих, живых и погибших. А перед рассветом Вилен, лежа на спине, уставившись в звездное небо, вдруг тихо прошептал: «Звезды, сколько же вас? Кто ваш хозяин? Кому вы принадлежите?..» Наверное, в ответ на его вопросы Николай Иванович стал рассказывать сказку.

Я перескажу вам ее как смогу.

— Жил, и сейчас живет, и жить будет вечно сказочный волшебник великан-великанище. А зовут его Селеном, а величают Бесконечновичем. Велик он был бескрайне. Когда ложился отдыхать, под голову себе клал миллиарды звезд. Есть у Селена красавица дочь, одна-единственная, по имени Вселена. Селен не чаял в ней души. Косы Вселены были длинней, чем сотни млечных путей. Глаза Вселены ночью бывают черными, как угли, а днем — голубыми, как чистое небо.

Селен был добр к своей дочери, но строг.

Давно-давно, по нашему земному времени миллиарды лет прошли, как подарил он дочери небольшую шкатулочку с драгоценностями. Поместились в ней 100 галактик, весь Млечный Путь, ну и еще несколько триллионов звездочек, больших и малых.

— Развлекайся, — сказал Селен, передавая шкатулку. — Это все твое.

Среди удивительных сокровищ, оказавшихся в шкатулке, больше всех понравилась Вселене небольшая звезда — жемчужина с голубым ореолом. Звезда была удивительной красоты. Вселена больше всех уделяла внимания этой звезде с голубым ореолом…

Я слушал сказку Николая Ивановича и представлялось мне все как на картине: и сказочный Селен Бесконечнович, и его красавица дочь с косами необыкновенной длины, и шкатулка, полная чудес — сверкающих звезд и созвездий. Вот только жаль, что все это было лишь в сказке, придуманной Николаем Ивановичем. Ведь в сказке можно умчаться в самое далекое неведомое, где никто и никогда не был.

Слово в слово я не смогу вам все пересказать, но постараюсь.

…Как-то Вселена захотела вынуть из шкатулки самую красивую звездочку, чтобы разглядеть ее получше. Селен угадал ее намерение и удержал за руку.

— Не смей, — сказал он. — Эти драгоценности слишком хрупкие, и лежат они в строгом порядке. На них следует только смотреть.

Вселена не стала брать звездочку в руки. Она знала, что отец всегда говорит правду.

— А как мы назовем эту красавицу? Я вижу на ней реки, океаны, озера, вижу горы необыкновенной красоты.

— Назовем ее Землей, а тех, кто на Земле, — людьми, — сказал Селен. — Более красивых слов я не могу придумать.