Год вольфрама

— Не знаю, похоже, кое-кто готовится начать бомбардировки.

— Может, так надо?

— Может быть, но лучше бы бог не допустил такого.

Судя но всему, они говорили о разных вещах.

В Золотой долине Мануэль Кастиньейра, Горемыка, до изнеможения бродил по скалам, он хотел вымотать себя физически, только бы не думать о том, что лишало его сна, он чувствовал, приближается его час, и эта мысль вселяла в него ужас, его брат умер естественной смертью, когда тебе пускают нулю в лоб, то само собой, что ты должен умереть, незадолго до этого брат сделал ему подарок, на сей раз живыми они меня не возьмут, новых ударов палкой мне не вынести, он покрепче сжал пистолет.

— А ну, прочь с дороги, сволочь, или я тебя пристрелю!

Четвероногое, с которым он столкнулся, оказалось волчицей, видать, она только что ощенилась, волчица посмотрела на него презрительно и вместе с тем безразлично, повернулась, не обращая внимания на угрозу Горемыки, и с достоинством пошла восвояси, ее обвислые соски почти касались земли.

— Надеюсь, в следующую встречу мне наконец повезет.

В Оэнсии завсегдатаи бара дона Сандалио обсуждали тревожную обстановку, все им было не то и не так, сигары казались безвкусными, вино кислым, даже за карты садиться не хотелось.

— Это все электричество, воздух прямо насыщен им.

— А что предсказывает твоя метеостанция?

— Что пойдет дождь.

Речь шла о гигрометре, изображавшем фигурку монаха, тонкой стрелкой он водил по шкале погоды, чуткий механизм прибора представлял собой туго натянутую кошачью кишку.

— Точность у него, я вам скажу, как у флюгера, если кишка вибрирует, значит, дует ветер, а если увлажняется, стало быть, идет дождь.

— Я заплатил за эту штуку пятнадцать песет.

— Надо что-то делать…

— И побыстрее, Карин, тот, что из Килоса, куда-то запропастился, и мне это совсем не по душе, по-моему, гут что-то замышляется.

Пепин, Галисиец, купил двухствольный «сараскет» у Тибура и рвался поскорее его обновить.

— Пусть только мне попадется этот прохиндей с его колдовскими штучками, я ему всажу пулю в башку!

— Но только, если произойдет то, чего я боюсь, дружище.

В Какабелосе, в казино, принадлежащем Макурро, Холоп, наследник дона Анхеля, пытался залить тоску мальвазией урожая сорокового года, конечно, как старший сын, он был главным, но не единственным наследником и стоял перед выбором: или попытаться за любые деньги продать аптеку, или пойти учиться в университет и получить диплом, это в его-то годы! Он сказал об этом сидевшему рядом жандарму.

— …не могу я, прямо дышать нечем, а все из-за проклятых магнитных волн!

— А по-моему, это от спиртного, от тебя так и разит…

— Много ты понимаешь, лучше пей со мной, наша жизнь — сплошное дерьмо.

Хасинто старался убедить его не пить столько, к Сернандесам он относился с большим почтением, отец Хелона однажды избавил его от солитера, способ был на редкость простым, сначала надо принять слабительное, а потом облегчиться прямо в таз с теплой водой, паразит но может вынести отравленную среду кишечника и вылезает наружу, погружаясь с головой, а это самое главное, в жидкость с приятной для него температурой, бедный аптекарь, видел бы он сейчас своего сыночка!

— Скажи, какого черта ты так налакался, зачем тебе это?

— Ну, по двум причинам, во-первых, потому что мне нравится, во-вторых, плевать мне на все, а в-третьих, я тебе объясняю, а ты не желаешь слушать.

Хасинто вынужден был капитулировать, мундир не позволял ему пьянствовать с другими, «прощай! ни пуха, ни пера!», уж ему-то никакое наследство не грозит, равно, впрочем, как и долги, он бы с радостью расстался со своей формой, если бы смог найти себе другое занятие.

Ольвидо казалось, что электрические заряды пронзили ей желудок, с ней тоже происходило что-то странное, крадучись, она пробралась в дом, чтобы никто ее не заметил, погладила пойнтера, затем с удовольствием стала рассматривать книги, картины, рояль, фотографию Мод, ей очень хотелось открыть дверь в комнату, где было радио, заглядывать туда запрещалось, а когда пришел сеньор Уайт, как бы продолжая игру в прятки, она укрылась на чердаке в каморке, куда ее поместили тайком от хозяина, Англичанин не должен знать, по крайней мере сейчас, о том, что она здесь живет, тут было царство Кармен Дешевки, она хранила здесь фрукты и колбасы, вешала сушить белье, если Ольвидо будет поменьше ходить, ведь даже легкий скрип половиц может ее выдать, то все будет в порядке.

Она изнывала от скуки в тесной клетушке, ожидая Аусенсио, сквозь круглое, как иллюминатор, чердачное окошко девушка видела, как величаво проплывают облака над ухоженной землей, прямо перед окном росло два роскошных персиковых дерева, в ее душе любовь боролась с нерешительностью, если бы она могла рассуждать так уверенно, как Кармен! если он тебе предложит, девочка, беги с ним, единственное, ради чего стоит жить, это любовь, как бы ей хотелось, не колеблясь, принять решение! когда же он, наконец, придет? услышав его голос, она вдруг растерялась:

— Ты здесь?

Аусенсио открыл дверь каморки, и они оба забыли обо всем, нахлынувшее чувство сметало все внутренние преграды, плод строгого воспитания, так ураган опрокидывает соломенные хижины, ведь легкие строения обычно не имеют прочного фундамента, Ольвидо бросилась в его объятия, они больно стукнулись лбами и, потеряв равновесие, упали на турецкую кушетку, зашатавшуюся под тяжестью их тел.

— Любимый, жизнь моя!

— Мое сокровище!

Она задохнулась в поцелуе, затем Ольвидо пришла в себя и непроизвольным жестом натянула на колени юбку, ей не терпелось поскорее узнать, почему ее так неожиданно похитили.

— Постарайся держать себя в руках, Ольвидо, я должен тебе кое-что сказать.

— Держать себя в руках? Любовь дикий цветок, а не садовое растение.

— А иногда просто сорняк…

— Который всегда растет на краю пропасти.

Девушка весело щебетала, молодой человек выглядел озабоченным. Я похож на растерянного детеныша, еще не покинувшего утробу матери, так река не ведает, что она уже не родник, из которого берет свое начало. Любовь овладевает всем моим существом, и я медленно без остатка растворяюсь в ней.

— Ничего себе пропасть! Разве мы не имеем права совершать ошибки, рисковать, стремиться жить по своему разумению?

Руки их переплелись, и Ольвидо поразило, какие они ледяные у ее друга, казалось, он вот-вот лишится сознания.

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Да уж чего хорошего, все ужасно.

— Не пугай меня.

— Твой отец скончался.

— Нет!

Ольвидо спрятала голову у него на груди, совсем как в сентиментальном романс, неподдельное чувство иногда отдает мелодрамой.

— Боже, какой ужас!

Только много позже она поймет, что вначале в ней заговорил эгоизм, а пока к горю потери примешивались мысли о хлопотах, связанных с похоронами, о том, что если узнают о ее бегстве из интерната, то все их планы пойдут прахом, похоже, они попали в собственную ловушку.

— Как же нам теперь быть?

— Мне надо уходить в горы, настало время действовать.

— Я боюсь, не ходи, нам это ни к чему.

Она заглянула ему в глаза и поняла, что не сможет его разубедить, в его взгляде читалась упорная решимость и непреклонная воля.

— Недаром говорят, если хочешь разбогатеть, отправляйся в горы, только без тебя, Ольвидо, не нужны мне никакие богатства.

— Почему ты так говоришь? Я готова на все.

— Тебе придется перешагнуть через все это и даже больше.

— С тобой…

— Послушай, Ольвидо, поклянись, что не скажешь никому, а своей матери и подавно, то, что сейчас услышишь.

— Клянусь.

— Оказалось, что дон Анхель и мой отец тоже.

— Да ты что! Нет, это невозможно.

Комната завертелась волчком, казалось, что ковер прилип к потолку, а шнур от лампы свешивается с пола, все качалось перед ее глазами, голова закружилась, и стало тошнить, Ольвидо почувствовала, что ее сейчас вырвет, она буквально лишилась дара речи.