Без тормозов

— Здрасте! — кинул он мне и побежал очень быстро.

Придержал дверь и посмотрел в сторону убегающего будущего. Моего будущего. У меня теперь есть шанс видеть, как скоро мой сын станет школьником и будет также бегать на занятия. У меня могла быть трудная жизнь с бессонными ночами, уходом за младенцем, поиском денег и воспитанием своего ребенка. Столько приятных неприятностей за целых семь лет. Желваки сами собой заходили на моих щеках.

Такова цена мечты? Такова цена свободы? Отрицаю. Хватит с меня интриг и игр.

Я стою на лестничной площадке и держу кулаки в карманах брюк, прикусываю щеку изнутри. Я вроде всё решил, а делать неприятно. Достаю кулак и стучу в дверь, и жду, думая о погоде. Дверь открыли и снова ненавистное лицо на меня смотрит.

— Закари, пришел? — спрашивает мать с несвойственной ей неуверенностью.

— Да, есть разговор. Пропустишь? — хотя я бы лучше здесь постоял, но меньше всего мне нужна огласка.

— Да, заходи, сын, — говорит мама, отступая и приглашая внутрь.

Мать почему-то еще в халате поверх сорочки. Лекарствами в доме отчего-то пахнет, хотя я уже знал о маминой афёре.

— Тебе плохо? — зачем-то спрашиваю я.

— Немного, но я креплюсь.

«Как же», — думаю я, не планируя разуваться и проходить дальше.

— Перестань выглядеть так, что мы сейчас с тобой будем драться, — говорит мама, возвращая себе «лицо». — Разувайся и пройди хотя бы на кухню, я поставлю нам чай.

— У меня нет…

— Перестань мне врать, ты пришёл поговорить. Я пока в состоянии родного сына напоить чаем.

Молчание между нами похоже на пар в чайнике, что уже кипит. Я стою и противлюсь этому приказу, но понимаю, что всё это нужно для того, чтобы занять руки, а моей матери неплохо бы и рот. Медленно расстегиваю куртку, вешаю в прихожей на крючок, снимаю туфли. Мы не говорим.

Я иду туда, где мы сможем перейти к делу. Мать вздыхает, я не разделяю её победу. Мы всё равно на войне, и «шатер мира» — предлог, чтобы навязать следующий бой с обоснованным паритетом. Стол тот же, даже сахарница и чайные кружки не поменялись. Странно видеть свою черную кружку со значком Ауди, которую я купил, когда отец отдал мне первую машину. Из кружки торчит пакетик чая «Майский». Даже чай из прошлого. Моя мать застряла с этим, я снова оглядываюсь. Холодильник новый, телевизор на нём старый. Кухонный гарнитур они покупали под заказ с отцом вместе. Он в идеальном состоянии для своих лет. Это было десять лет назад или больше? Стул новый, жёсткий и с прямой спинкой. Я вкушаю его прелести своей пятой точкой.

— Я пирог испекла вчера. Угощайся, — говорит она сухо, ей плевать, что меня тошнит от обыденности происходящего.

Мать игнорирует мое информативное выражение лица и просто заливает в кружку кипяток.

— Ну, рассказывай, — мама садится напротив и прожигает во мне дырку.

— Я пришел, чтобы увести тебя в больницу на дополнительное обследование. Деньги, мама, творят чудеса, — говорю я и улыбаюсь.

— И что же хотят у меня еще найти? Не боишься, что зря деньгами потряс перед голодными псами? Мне недолго осталось, Закари.

— Ну, это уже пустое. Мы съездим в твою любимую больницу и сдадим требуемое. Раз ты меня по ЭТОМУ поводу вызвала, то я доведу дело до конца, — сказал, отпивая горячий чай, что сжигает мои рецепторы и душит тошноту.

— Сдаётся мне, сын, что у тебя есть подозрения? — говорит моя мать, помешивая ложкой сахар в кружке.

Меня бесило, что она меня понимала и читала, как открытую книгу. Впервые я сдержался и не стал устраивать скандал.

— Ну, я всё-таки хочу верить в лучшее. Отца уже не вернуть, так, может, ты дольше поживешь. Не будешь раньше времени себя хоронить? — задал ей я свой вопрос.

— Сколько отмерено, столько и проживу. Меня больше интересует твоё будущее.

— Вот как! Оно у меня всё еще под вопросом? — начал я откровенно иронизировать. — Еще немного и тридцать. Ещё скажи: «Всё такой же непутевый».

— Не ёрничай, Закари. Ты и я знаем, что прошлого не вернуть, но вот будущее… Оно и, правда, не определено, — заметила мать, глядя мне прямо в глаза рентгеновским зрением. — Ошибки, совершенные по молодости, возвращаются и каждый настоящий день напоминают о себе.

— О какого рода ошибках ты говоришь? — вот мы и приближаемся к чему-то, воздух искрит. — В чем ты готова покаяться, мама?

— Нужно ли тебе, сын, моё покаяние? Ты сбежал от всех проблем, стал каким-то нарушителем!

— Кем?! — во мне поднималась злость.

— Твои гонки — пренебрежение к порядку, твоему здоровью. Сколько раз ты рисковал жизнью? Для этого мы с отцом тебя растили!? — повысила она на меня голос.

— Не смей меня упрекать. Не смей говорить об отце, — тихо выдавил я, теряя терпение.

Мама смотрела на меня и тяжело дышала.

— В последние здравые часы твой отец завещал мне уберечь тебя от ошибок. И я делала всё, чтобы оградить тебя от опасных соблазнов. А ты всё равно связался с плохими людьми. Это они тебя науськали от матери бежать в эту столицу. Будь она не ладна, — всплеснула родительница руками.

— Об этом-то я не жалею ни секунды, я жалею об одном, — не успел я закончить.

— Твоя Карина во всем виновата, — выдала мать.

— В чем ты её смеешь упрекать? — оголенный провод и то был безопаснее, чем я сейчас.

— Она подстрекала тебя на эти глупости. Соблазнила и внушила эту дурь. Здесь тебе самое место, закончил бы институт, получил хорошее образование.

— Я сын своего отца! Им и останусь, ковыряясь с машинами и живя ими! — отрицал я мамины фантазии о пай-мальчике Закари.

— Да, только отец таким, как ты, жестоким и бессердечным не был! — плюнула мне в лицо эти слова.

— Поэтому сейчас он в могиле, мама! — заорал я и поднялся. — Тебе ни его работа не нравилась, ни отношение к жизни, теперь и сын надежд не оправдал! Сломала одного Снежного, теперь за второго принялась?! Говори, зачем ты меня вырвала из города? Хватит юлить и плести паутину, словно, ты огромная черная паучиха!

— Как ты смеешь?! Нет в тебе сердца! Чудовищно! Кого же я воспитала?! — на маминых глазах впервые я видел стоящие, но не проливающиеся слёзы. — Ты моя кровь! Я лучшего тебе желала и желаю!

— Мама, ты совершенно меня не знаешь. Ты не старалась меня понять, а лишь заставляла и командовала нами, словно, мы солдатики в твоей Великой Армии. Ты хоть помнишь, во что превратила моё детство, во что превратила нашу семью своим контролем? Очнись! Отец любил тебя, поэтому терпел. Но я не могу тебя любить, просто не за что!

— Но ты приехал, — заметила мать, протирая глаза большой морщинистой рукой.

— Я приехал…

— А, значит, ты лжешь сам себе.

— Это не имеет значение, мама. Причина, почему ты меня вызвала, ведь в Карине? — решил больше не юлить я.

Мама снисходительно фыркнула.

— Как заглядывался на неё ещё зеленым, так в рот ей и смотришь до сих пор.

Стискивал зубы, стараясь игнорировать её открытое подтрунивание.

— Что я делал и делаю не твоего ума дела.

— Было и будет моего. Пока я жива, я всегда буду за тобой приглядывать. Что до твоей Карины, — прервала мой поток ругани одним взглядом мать, спасая меня от лишней полемики. — Я давно поняла от кого у неё сын. Сложно не заметить в ребенке маленького тебя. Все её походы в больницу, все её нестояния в очереди, все прививки и прочие якобы «бесплатные блага» организовывала я. Она мне не нравится, да и я ей тоже, но лучше одна непутевая мамаша, чем в комплекте с непутевым зеленым юнцом во главе семейства. Поэтому, Закари, ты развлекался, строил карьеру, а я поглядывала за твоим сыном и его матерью.

— Не перегибай, мама. То есть ты знала и сознательно не сообщала мне?

— Ты ведь был так занят, строя карьеру, шляясь по клубам и меняя девушек, как перчатки, — с омерзением на лице перечисляла она.

— И что, это, по-твоему, нормально? Ты умолчала! А что сейчас?! Что изменилось? Почему вызвала? — поднялся я из-за стола.