Город золотых пчел

— Нет, — ответил я.

— Значит, я никто. А ты? Как мне тебя называть?

— Как тебе хочется.

— Налей, — она забралась на стул. — Я буду называть тебя… Никак я не буду называть тебя. Просто никак не буду.

— Не называй, — я заполнил стеклянного человечка зеленью. — Смотри, стаканы похожи на кукол.

— Точно, — сказала она через паузу. — Такие маленькие мальчики.

— У меня было много кукол.

— Было?

— Да. Их всех унесли.

— Отняли?

— Нет. Не так. Просто унесли. Часто приходится расставаться с тем, что любишь. Это как смерть. Всегда бывает. Со всеми.

Она кивнула, словно понимала, о чем я говорю.

— А ещё я убиваю зомби.

— Убиваешь?

Я кивнул.

— Вокруг множество людей, которые внутри не люди совсем.

— Зомби?

— Да. Не такие, как принято в кино. Не мертвецы ожившие и так далее, а просто люди. Но внутри они зомби. Внутри их нет человека. Только пустая оболочка снаружи.

— А что же внутри?

— Внутри… Внутри маленькая куколка. Которая дергает их за ниточки. Ворочает их суставами. Но кукла же не живая! Зомби. Они живут по установленному сценарию. Двигаются в деревянных рамках своих слов. Тянут свои руки… У них такие руки, словно лапки паука. Ко всему, к чему они прикасаются, приклеивается липкая паутинка. Я слышу, как внутри кукла трогает себя за фарфоровый животик и талдычит: «Делайте так, как я говорю, делайте так, как я говорю…» Зомби лживые. Они прячут свое грязненькое нутро, а потом неожиданно вытаскивают его на свет, обволакивают им кого-нибудь и отталкивают от себя, смеясь и хихикая, показывая на него пальцем. Тогда кукла внутри их кричит и радуется: «Смотрите на него. Плохой. Плохой. Плохой. Делайте так, как я говорю, и вы не будете такими как он!» Зомби. Я убиваю их и делаю куклы. Потому что, когда куклы достаешь изнутри, они становятся честными. У меня было много кукол. Теперь их у меня нет.

— А где ты живешь?

— Нигде. Сейчас — в этом баре. У меня нет дома. Там были куклы. А теперь их нет. И дома тоже. Налить?

— Налей, — она пододвинула стакан. Змейка живо ползала по её указательному пальцу. — А как ты убиваешь зомби?

— Молотком. Иногда ножом. По-разному. Это же зомби, а не люди. Не имеет смысла быть милосердным.

— А тела?

— Разделяю. Потом в целлофан и складываю в мешки. У меня был большой холодильник, понимаешь?

Она кивнула. Я окинул взглядом бар. По всему помещению клубился дым. Бармен невозмутимо читал газету, а куклы за стеклом медленно танцевали. Вальс. Дым звучал как вальс. Все вокруг звучало как вальс.

— …не приходило, что это так.

Отвлекшись от двух серых лун, я упустил нить разговора.

— Что? Я не понял. Куклы танцуют вальс, и я засмотрелся… Ты говорила что-то?

— Не важно. — Она распахнула куртку. Я увидел решеточку ребер, острые маленькие груди с темными сосками и выступающие косточки грудины. Очень худая. — Пойдём ко мне. Я покажу тебе кое-что.

— Куда?

— Это недалеко. Тут совсем недалеко…

Она потянула меня за руку. В её худых и длинных пальцах обнаружилась неожиданная сила, и я ей подчинился.

На прощание бармен и куклы махнули нам рукой.

Шли мы действительно недолго. И словно бы не шли, а пробирались. Воздух был такой липкий, как если бы мы двигались через патоку, через мёд, собранный золотистыми пчёлами. Слышно было, как они гудят над нами.

Я помню людей, которые гладили тело мертвой собаки, облизывали пальцы, дрожа от сладострастия, ещё других людей, с крыльями, которые трогали свои гладкие тела без всяких признаков пола, кто-то кинулся на меня, крича: «Задыхаюсь! Я задыхаюсь!», но его слова потонули в липкой патоке, я видел, как желтая жидкость, не торопясь, заливается ему в рот. Потом моя спутница что-то сказала, и я очнулся у старого покосившегося деревянного дома. На втором этаже горел свет.

— Мы пришли, — сказала она.

— Что здесь?

— Тут живу я и мои родители, — она толкнула створки двери. Те открылись бесшумно, плотно стукнувшись обо что-то мягкое.

Вонючая лестница легла нам под ноги. По углам, как тени, шарахались кошки.

— Зачем мы здесь? — спросил я у двери, плохо обитой дерматином. Из щелей торчали клочья ваты, колыхаясь на сквозняке, как бельё на верёвке тёмной ночью.

— Тише, — прошептала она. — Я не стану запирать дверь. Только не открывай её полностью, тогда не заскрипит, Понимаешь? Не шуми только. Зайдешь потом… Ты увидишь всё сам, — и она ускользнула.

Я остался ждать на лестнице с кошками. Их мерцающие рубиновым светом глаза то и дело упирались в меня, чувствовалось, как они исследуют меня, рассматривают, принюхиваются. Я привалился к стене и закрыл глаза. Из-за двери доносились громкие звуки работающего телевизора.

Наверное, я заснул. Проснулся от тишины. Телевизор молчал.

За рваным дерматином кто-то ходил, шаркая, слышался невнятный разговор. Наконец и эти звуки прекратились. Я подождал ещё немного, приоткрыл дверь, проскользнул в образовавшуюся щель и замер. Что-то ткнулось мне в ногу.

Нагнувшись, я обнаружил, что это строительный молоток-гвоздодер с удобной пластиковой рукоятью.

В дальней по коридору комнате горел тусклый свет и что-то двигалось. Я прошел по истёртой ковровой дорожке и заглянул в ближайшую приоткрытую дверь. Там, в темноте, на кровати лежала женщина. Она не спала, я чувствовал это по её дыханию, учащённому, неглубокому. Странно, но она меня даже не заметила, хотя кровать была очень близко от двери. В тусклом свете, что проникал в комнату через окно, я видел её глаза. Расширенные зрачки словно бы смотрели куда-то.

Такой взгляд я видел не раз. Так смотрят маленькие куколки из глубины человеческого тела, когда они чего-то ждут. Зомби.

Женщина прислушивалась к тому, что происходило в дальней комнате. Кукла слушала воздух, пробовала его на вкус, облизываясь, гладила свой впалый живот. Я отошёл в глубину коридора и направился дальше. Ковровая дорожка скрадывала звук шагов, мне показалось, что она делает это специально. Я понял, что за годы, которые она провела в этом темном коридоре, прятать шаги и звуки стало её профессией. Теперь она может только по одному касанию определить, что за человек наступил на неё.

В дальней комнате стоял телевизор, старый магнитофон и новенькая секция с зеркальными дверцами. Ещё разложенный красный диван с истертыми углами. На нём я увидел свою спутницу. Она лежала вниз лицом, а сзади её трахал худюший мужик. Мне почудилось, что за чертами его лица я могу разглядеть кости черепа. Он был весь бледный, обтянутый сухим пергаментом кожи. Так выглядят трупы, из которых слили кровь. Присмотревшись, я понял, куда она подевалась. Вся его жизнь сейчас стекла вниз, в раздувшийся, подобно ненасытной пиявке, член. И этим огромным хоботом он разрывал тоненькое тельце девушки. Вперед, назад. Вперед, назад.

Долго я стоял, притаившись за дверью, и смотрел, как движется этот поршень.

Вперед. Назад. Вперед… Снова мне показалось, что я попал в липкую патоку, и все движения сделались замедленными. Вперед, через сопротивление желтой массы. Назад, сквозь сладкое марево. Вперед. Гудение пчел. Назад.

Так выглядит экскаватор, огромный, весь состоящий из поршней, двигающийся, истекающий маслом.

Мне стало даже интересно, как же жив этот человек, вся кровь которого сконцентрировалась в его члене. Обтянутая кожей мумия со слоновьим фаллосом. Как такое может двигаться?

А потом, когда патока, нанесённая золотыми пчёлами, схлынула, я понял, что этот человек — всего лишь сложная приставка к своему половому органу. И сейчас не он трахает свою дочь. Не он, а его член! Весь наполненный кровью и жизнью, он с жадным хлюпаньем пожирает молодою плоть, выедая её изнутри, высасывая соки. Я понял тогда, почему моя спутница была такой худой. Каждый вечер её поедали изнутри.

Зомби.

Впервые я видел, что вместо куклы внутри зомби сидит его собственный член. Смешно. Как смешно… Хвост управляет собакой.