Хтонь

Другое дело – Князь, двор, армия. Им всегда всего мало. Бесовские фермеры, собирающие пыльцу мерзости с мелких людских грешков, вносят в казну законную десятину. Бесовские пролетарии на адских фабриках перерабатывают её в чистую хтонь, которая затем поступает на военные склады. Она постоянно расходуется в локальных конфликтах, так всегда было и так всегда будет. Но даже в едином плановом хозяйстве порой случается перепроизводство и затаривание, когда склады ломятся от хтони. Тогда у тёмной знати начинают чесаться лапы, начинаются разговоры о реванше и чёрном переделе.

Николая, естественно, живо интересовало, что сейчас творится на адских складах, каков прогноз на ближайшие годы. Но Бестия, похоже, и сама толком ничего не знала.

– Не суетись раньше времени, – посоветовала она, – если случится прорыв, ты это почувствуешь. Все это почувствуют.

6

Николай почувствовал это уже через несколько дней. Вечером он, как обычно, решил пробежаться по соцсетям, посмотреть новости. Но дальше фейсбука пройти не смог, жести хватило с лихвой. Он жестом подозвал к себе чертовку.

– Беська, это уже оно?

– Где?

– Вот, подпись под фотографией: «Оторвало лапки личинке колорада». Я понимаю, это больной человек написал, на всю голову убитый. Но ведь эту жуть копипастят тысячи, а лайкают десятки тысяч! Что случилось с людьми?

Бестия забралась на подлокотник кресла и всмотрелась в экран.

– Да, ты прав. Это прорыв хтони, и довольно мощный. А хуже всего, что этим дело не ограничится. Скоро весь мир начнёт лихорадить.

– А ты можешь сказать, где будет следующий выброс? – спросил Николай.

– Догадайся с трёх раз, – ответила чертовка, – где тоньше всего, там и будет рваться. Так всегда бывает.

Она потянулась к клавиатуре и закрыла окно с фотографией.

– Кстати, а почему ты назвал эту копипасту жутью? Всё ведь давно к этому шло, столько звоночков было – только слепой бы не заметил.

– От этого она не перестаёт быть жутью, – ответил Николай.

– Вот сразу видно, что ты не философ, – вздохнула Бестия. – А когда я заходила на огонёк к геру Хайдеггеру, мы с ним все эти феномены по полочкам разложили. Страх – то, что чувствуют перед уже известным, жуть – перед неизвестным, ужас – перед внезапным неизвестным.

– Постой, постой! – перебил её Николай. – Какой, на хер, гер? Ты же говорила, что ещё девочка. Или это в другом смысле?

– Фу! – сморщилась чертовка. – У вас, людей, только одно на уме! Даже ваше высокое искусство – всего лишь сакрализации места, «где исход находит метаболический процесс». А у нас внизу отношения чистые и высокие, никакой метаболической грязи. Не веришь? Могу междуножие показать.

Николай в испуге замахал руками.

– Нет, что ты, не надо!!!

– Зассал, – удовлетворённо заметила Бестия, – а напрасно. Нечего было бояться, ничего бы ты там не увидел. Нет у нас первичных половых, а вторичных – там паче.

– Я не это имел в виду, – смутился Николай.

– А что же?

– Ну, не знаю. Какую-то женскую инициацию, когда девочка-бесёнок кончается и начинается женщина-бесовка. У вас же есть что-то подобное?

Бестия презрительно дёрнула плечом.

– Зачем? Это людям надо, чтобы кто-то взрослый тряхнул за шиворот и сказал: «Всё, детство закончилось, ты уже не мальчик, ты мужчина; иди работать или воевать». А нам это не нужно, мы сами всё про себя знаем.

– И что ты про себя знаешь? – спросил Николай.

– Что я ещё подросток. По нашим меркам, конечно.

Николай задумчиво почесал бороду.

– А скажи, подросток, после твоего бывшего…

– Мартина?

– Да, его самого. После него у тебя кто-нибудь был?

– Барышням таких вопросов не задают!

– А серьёзно?

Чертовка нахмурилась.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– А сама не догадываешься? Сложи два и два, построй логическую цепочку. Тридцатые годы – Хайдеггер – ты – прорыв хтони. А теперь: наше время – я – ты – прорыв хтони. Похоже?

7

Чертовка соскочила с подлокотника и возмущенно уставилась на Николая.

– Ты на что намекаешь, патлатый?! Хочешь сказать, что я тут как-то замешана? Да я по жизни пацифистка, мне война как крест в горле! Это ты – солдат Светлого воинства, а я – мирный обыватель, мирняк, как у вас говорят. Мне разборки Князей глубоко фиолетовы, я могла бы и дальше с тобой дружить, если бы ты был, как я, гражданским. Но ты же солдафон, ты сам всё порушишь, сам со мной порвёшь. И ты же меня ещё в чём-то обвиняешь!

– Почему это я сам всё порушу? – спросил Николай, ошарашенный столь мощным отпором.

Чертовка пожала плечами.

– Ты же бывший офицер, должен знать, как работает военная пропаганда. Тебе промоют мозг, убедят, что хороших чертей не бывает, что все черти – враги, подлежащие немедленному уничтожению. А во время войны любой контакт с врагом – предательство, причём, даже не Родины, но всего человечества. Ты готов к тому, что тебя объявят предателем?

– Но нет же ещё никакой войны, – возразил Николай.

Бестия посмотрела на него с нескрываемым сожалением.

– Поп, ты же не совсем тупой. Ты же видел – хтонь прорвалась. Значит, война неизбежна.

– Потому что пропаганда уже опустилась до людоедства? – спросил Николай, вспомнив подпись под фотографией.

– Если бы. Воевать будут, потому что Чёрный Князь искусственно изменил процентное распределение греховности. Экономические интересы, ничего личного. Хотя обе стороны, конечно, обставят это как войну за свои идеалы.

– А как же иначе? – удивился Николай. – Война с адом – святое дело! За веру, за принципы. Зло должно быть повержено. А инферно – зло.

– Ну да, конечно, – кивнула Бестия, – если речь о людях, то коллективная ответственность – это нацизм и мракобесие. А если о чертях – то пожалуйста, чеши всех под одну гребёнку! А мы, между прочим, все разные, как и люди. Это тебе в голову не приходило? Я что, по-твоему – великое зло? Так давай, замочи меня! Где твоя святая вода?

– Ты нет, – смутился Николай, – наверное, нет.

Чертовка презрительно скривила мордочку.

– Знаешь, на кого ты сейчас похож? На черносотенца, заявляющего: «Я не антисемит, у меня даже есть друзья-евреи».

– Ну извини, – сказал Николай. – Мне нужно время, чтобы во всём разобраться. Всё слишком сложно.

– А никто и не обещал, что будет просто, – фыркнула Бестия.

Николай надолго задумался. Потом сказал:

– И всё-таки, по поводу Хайдеггера – объясни как-нибудь эти аналогии. Согласись, на случайное совпадение это не очень похоже.

Чертовка взмахнула лапками.

– Да не знаю я! Это как-то само выходит, тянет меня к людям. Возможно, неосознанно хочу что-то изменить. Вот только в мужчинах я так и не научилась разбираться. С Мартином ничего не получилось, уж на что умный был мужик. Да и с тобой вряд ли что-то выйдет. Ты ведь даже на миг не допустил мысли, что можешь остаться гражданским – то есть, что мы можем остаться друзьями. Ты воин; знаешь, что тебя призовут, промоют мозг военной пропагандой и кинут в самое пекло. А я буду сидеть на жопе ровно и вспоминать наши разговоры. Тоска…

– А не боишься, что и тебя тоже – того? – Николай провёл ладонью по горлу. – Что ад падёт, и всех чертей – по законам военного времени?

– И не мечтай! – ответила Бестия. – Я не одну войну пережила, видела, как это бывает. Инферно нельзя сокрушить, прими это, как физический закон. И Чёрный князь никогда не сможет победить окончательно – по той же самой причине. Победа одной из сторон будет означать лишь сдвиг экстремума гауссианы в распределении греховности. Причём, чем сильнее будет сдвиг, тем больше напряженности останется после победы. А самое дебильное здесь в том, что через некоторое время привычное распределение всё равно восстановится, как будто никто и не воевал. Все трофеи временны и, честное слово, не стоят затраченных жертв. Но сейчас, как и всегда, вам будут втирать про Судный день. «Это есть наш последний и решительный бой», «До основанья, а затем» и прочую лабуду. И вы, конечно, поверите – ибо жизнь у людей слишком короткая, а память ещё короче.