Страница 2 из 8
Глава 1
Сидела я как-то летней порой у окошка горницы своей, песню тоскливую напевая, и цветы вышивала на скатерти белой. Рядом нянюшка наша с Аленой старая: уже почти слепая, а вышивает лучше, чем я, и песни у нее веселее. Скучно мне было — хотела я пойти за околицу батюшку с ярмарки встречать, но небо тучами черными затянуло, и дождь летний полил. Молнии сверкают, гром грохочет, и девки сенные с корзинами во дворе носятся, одежду снимают с веревок, чтобы в терем нести, к печи на просушку.
Вот и взялась я за пяльцы: обед уж приготовила, в тереме чистота, а без дела не сидится мне — надо чем-то руки занять, если уж язык нечем. Нянюшку я люблю, но с ней не посмеешься, не пошутишь, как с Аленой, сестрой моей, тайны девичьи не обсудишь. А как Алена интересно мне книги ученые пересказывала! Я-то хоть читать умею и языкам обучена, ибо сызмальства слышала речь разную от иноземцев, с которыми батюшка торг вел, но поди пойми, что там написано! А Алена разбиралась, словами простыми мне все рассказывала.
Очень я по ней нынче скучала.
Два года миновало с той поры, как она замуж за царя подземного вышла, за Кащея Чудиновича. Жили они в любви да согласии, и уж сыновья у них подрастали. Мы Алену навещали часто, а все равно печально расставаться было. Но что поделать, как ни крути, мужняя жена уже другой семье принадлежит, и заботы у нее другие.
— Какие там заботы, — смеялась она, — с близнятами няньки-мамки помогают, знай по правую руку от мужа сиди и царственно на всех поглядывай. Да за травами теперь с дружиной езжу, а не одна хожу, а так не запрещает Кащей мне травы ведать и лечить, почетно у них это, что царица сама на болящих руки возлагает. Разве что, — шепотом добавляла, — разрешает только детишек малых да баб смотреть, да я не спорю.
Я все равно вздыхала грустно. Кащей, видя печаль такую, приглашал нас в царство подземное к нему переселиться. Но отказался отец.
— Благодарствую, зять дорогой, — сказал он за обедом как-то, чашу вина выпив и усы с бородой отерев, — но я в селе своем родился, в нем и помереть хочу. Чтобы положили меня рядом с Аннушкой моей, женой любимой — могилка ее тут уж девятнадцать лет, и я никуда не уйду. А ежели Марья захочет с Аленой жить, — посмотрел он на меня, — так неволить я ее не буду.
— Останься, Машенька! — Алена меня за плечи обняла и подбородок на плечо положила.
Ох и похорошела же она замужем: пополнела, величавой стала, волосы рыжие золотыми волнами на спину ложатся, обручем с каменьями на лбу прижатые. Только улыбка такой же озорной осталась, да глаза веселыми.
— Нет, сестрица, — покачала головой я, — у тебя своя судьба, а у меня своя. Останусь я с батюшкой, пока не найду друга сердечного, такого, чтобы мы с ним друг друга так же, как вы с мужем любили.
Переглянулись Кащей и Алена: зарумянилась сестра, усмехнулась лукаво.
— Тогда этого и буду тебе желать, Марьюшка, — сказала она. — Вижу, что за меня ты счастлива, а мне не будет больше счастья тебя счастливой видеть.
А какое уж тут счастье, если надоели мне женихи эти хуже горькой редьки? Раньше по два-три за день к воротам нашим подъезжало, а теперь, как прознали, что сестра моя царицей подземной стала, и десяток мог пройти. Пусть двадцать один год мне, уж перестарком слыть должна, но не останавливало это женихов. Я хоть и медленно соображаю, но и то дотумкала, что красивая жена — то хорошо, а ежели ты женой такой с царем породнишься, так это стократ лучше.
И каждого выслушай, каждому ответь ласково, чтобы не с обидой уехал, камень на сердце не увез.
— Хоть бы подольше с кем поговорила, узнала, что на душе, может и приглянулся бы кто, — ворчала нянюшка.
— Они-то со мной не говорить приезжают, — руками я разводила. — Им то, что у меня на душе, неинтересно. Хоть один бы про меня спросил. А то все про себя рассказывают, хвалятся. И одно и то же: «Слава о красоте твоей дошла и до моих земель, вижу, что не врут люди! Выходи за меня, Марья-Искусница, будешь мне дом украшать и детишек рожать!»
Так надоели эти женихи мне, что стала я им загадки загадывать трудные и службы давать шутливые, невыполнимые. Свяжи мне, мол, добрый молодец, рукавички из паутины, налей в кувшин света лунного, или из яиц вареных цыплят выведи, или принеси жемчужину из короны царя морского Тритона. И нам с нянюшкой и батюшкой веселее, и женихам не прямо отказываешь, обиды меньше, и невесту попроще едут искать. А если уж найдется тот, кто исполнит — к такому и присмотрюсь внимательнее.
Застучало вдруг за воротами, загудело.
— Неужто батюшка приехал, дождь нигде не переждал, товар попортить не испугался? — удивилась я, в окно выглядывая.
А внизу, у ворот, конь невиданный стоит, красоты невероятной: сам белый, как из тумана сотканный, и крылья у него огромные. Бьет копытом, хрипит, а на спине у него наездник сидит, насквозь промокший. Лицо ястребиное, волос светло-рыжий в косу до лопаток собран, одежда кожаная иноземная, а к поясу посох короткий прикреплен, и навершие у посоха того зеленью горит.
Сразу понятно — колдун али волшебник заморский. Колдуны ко мне тоже сватались, на чем только не прибывали: и на коврах самолетных, и на повозках самоходных, и на элефанте огромном ушастом. Один раз даже некромансер на коне костяном пакостном прибыл, так я пока службу загадывала, зубом на зуб от страха не попадала.
— Кто там, Машенька? — сощурилась няня.
Поднял всадник голову, двор оглядывая, со мной взглядом встретился. Далеко, а холодом меня пробрало. Разглядела я: глаза у него страшные, разноцветные, один зеленый, кошачий, а другой черный, как у нежити какой.
Тут я струхнула и в горницу у окна спряталась. Это Алена у нас смелая да отважная — на мужа своего будущего с поленом пойти не побоялась, меня защищая, — а мне только мявкни рядом неожиданно, и я уже в обморок падаю. Даже тараканов тапкой с закрытыми глазами бью.
Слышу, девки сенные меж собой переговариваются и посмеиваются:
— Еще один жених к Марье нашей приехал.
— Сейчас-то она и ему от ворот поворот даст.
— А конь-то какой крылатый! И жених красивый-то!
— Где ж красивый-то? Страшный, волком глядит.
— Рыжий, да еще и мокрый, что кот Тишка наш дворовый.
Тут я не выдержала, хихикнула и из окна снова выглянула. Дождь по-прежнему льет, а гость на меня смотрит, и по глазам вижу — слышал он девок наших шуточки. Оглядел он из-за ворот их высокомерно, и замолчали они, шустро в терем прыснули с корзинами наперевес.
— Вижу, неласково гостей тут встречают, — проговорил он, на иностранный манер слова наши русские выговаривая. — Не накормили, не напоили, в дом не пригласили…