Солнечное затмение

– Да, ещё в этом клубе для педиков, забыл сказать, – помолчав, продолжил он. – Я там видел одного певца, которого ты должен знать.

Вдруг где-то впереди слева раздался пронзительный тонкий крик:

– Стой, трииии! Стой, стреляяять будууу!

«Надо же», – удивился я про себя, – «уже и другие подразделения успели выставить посты».

– Дваааа! – закричал я что было мочи. – Дваа!

– Проходи! – тотчас последовал ответ.

Слева от нас в своеобразную шеренгу кабинами наружу, из лагеря, стояли военные грузовые автомобили с кузовами типа КУНГ, так и именуемые в армии кунгами, и именно из-за одного такого кунга вышел бдительный часовой.

– Кто такие? Откуда? – довольно резко спросил он.

– Разведчики, патруль, – ответил я не менее резко. – А ты кто?

– Мы – четвёртый мотострелковый батальон.

– Как четвёртый? – удивился я. – Вроде бы поехали первый и второй?

– Нет, нас из всех батальонов набрали, – объяснил он. – Кто-то не может, кто-то болен, у кого-то мать больная, и поэтому в командировку нельзя, так что и собирали из всех подразделений.

– Ничего себе – кто-то не может, – усмехнулся Саша. – Санаторий какой-то. Дальше кто стоит?

– Наши же. Миномётчики. Но они сильно далеко, здесь сейчас кунги стоят друг за другом, а потом уже они.

Мы пошли, а я уже про себя усмехнулся над словами Саши о санатории. Уж кто-то, а сам-то он, как мы считали, приехал из санатория. Из хорошего московского санатория, который по недоразумению называется воинской частью.

– А кого ты, говорил, видел в том клубе для педиков? – продолжил я, как только мы отошли от нашего собеседника.

– А…, – протянул он. – Ты же Шурỳ знаешь? – сделал он ударение на второй слог.

– А, этот…? – запнулся я, вспоминая, какие песни поёт сей певец. – Отшумели летние дожди?

– Именно! Да, видел его не так близко, но точно узнал его.

– А что, он тоже из «этих»?

– Да кто ж его знает?! – отмахнулся Саша и через некоторое время спросил. – А ты говорил, что в городе раньше жил? В каком? Мы с тобой как-то раньше ведь совсем не общались.

– В Набережных Челнах, в Татарстане. Там Ка…

– Там КамАЗы делают, да, я знаю, – опередил он меня. – Мне кажется, что я слышал, как ты это кому-то рассказывал недавно, не из наших, но я и так знал, вообще-то. А сейчас ты вроде в Волгоградской области живёшь? Вы же вроде с Пеньком и Панчишиным земляки?

– Да, земляки, в девяносто пятом переехали с родителями в Волгоградскую область.

– Ты татарин? – поинтересовался он.

– Русский, но ничего не имею против того чтобы быть татарином.

– А почему переехали? Притесняют?

– Вообще нет – глупость какая-то. У родителей на работе ничего подобного не было. У нас же на улице вообще неважно, русский ты или татарин, главное – кто ты по жизни: пацан или не пацан.

– То есть?

– Это просто: если ты мотаешься в толпе, в группировке, если ты «при делах», так сказать, то ты – пацан. Если дома сидишь, то – чёрт, чушпан, много ещё всяких определений этого статуса может быть.

– Ты мотался?

– Так чтобы серьёзно – нет. Какое-то время был где-то рядом с такой толпой, даже хотел туда попасть – потом сам ужасался своему желанию, в небольших переделках бывал, дрался, получал тоже сильно, в милицию залетал, но на сборы не ходил, с цепями и ножами стенка на стенку не махался.

– А для чего это вообще? Что это даёт? – видимо, заинтересовался Саня.

– Как что? Чувство принадлежности к толпе, некой силе, тому чувству, что ты не один. А то, бывает, пойдёшь в другую часть города просто по делам, а тебя там пацаны в широких штанах встречают: «Э, с какого комплекса?».

– Что за комплекс?

– Ну, микрорайон по-другому, этакий прямоугольник в несколько дворов, окружённых по периметру дорогами. Как Манхэттен в Нью-Йорке, видел? (Он утвердительно кивнул и усмехнулся). Вот у нас так весь город. Прилегающие друг к другу комплексы, как правило, не враждуют между собою, а вот дальше… Дальше начинается. Могут избить и отнять деньги, даже если сам не отдаёшь, уже с лежачего могут снять какие-нибудь понравившиеся вещи, хорошую олимпийку, например, перчатки, обувь. А однажды у нас вообще был случай, когда в соседнем со мной доме пацана, который как раз-таки мотался, в его собственном подъезде какие-то залётные с другого комплекса пацаны избили до полусмерти, голову пробили, куртку кожаную сняли. По нашему комплексу сразу, конечно, сбор объявили, при этом уже было неважно, мотаешься, не мотаешься – надо было идти, искать, потому что такое с каждым может произойти, набрали человек пятьдесят, я тоже был, ходили, вычисляли, но так никого и не нашли. Может, потом нашли, но я не слышал этого.

– Ну а как вот обычные люди живут? Не все же такие?

– Естественно, не все. Да как? Дома сидят. Я тоже после девятого класса из школы ушёл и поступил в СПТУ, и учёба меня увлекла настолько, что я практически всё время после занятий проводил дома, учился, даже почти не гулял, сразу оказавшись в числе неправильных пацанов. И ничего, знаешь, очень даже хорошо было.

Саша ничего не говорит, как будто ждёт продолжения.

– Всё это ещё с детства начинается, ну или с отрочества, – продолжил я. – Помню, когда мне было десять лет, однажды мы как обычно играли во дворе в футбол и к пацану, который жил в соседнем с моим подъезде, а ему было уже четырнадцать лет, подошли старшаки лет примерно восемнадцати и позвали его. Позвали его так тихо, но настойчиво, и он как будто знал, что за ним придут. Мы почему-то прекратили игру и наблюдали за тем, как старшаки дали ему голубя, обычного живого голубя, и он ничего не сказал, а просто пошёл с ним в сторону подъезда, в котором был открытым вход в подвал нашего дома. Пацаны постарше на нашей площадке зашептались, что Эдик пошёл убивать этого голубя. Мне стало страшно, маленький был, и я не мог понять, почему и за что он просто взял эту несчастную птицу и с покорным видом пошёл убивать её. Всё стало ясно через четыре года, когда в ноябре девяносто третьего в доме через дорогу от моего, в соседнем комплексе, один пацан из параллельного класса зарезал своего же одноклассника, причём тот, который зарезал – мотался, а тот, кого зарезали – нет, он был таким записным бóтаном, сидел дома, ни к какой группировке не принадлежал. Я даже представить не мог такой ситуации, при которой он мог бы довести этого отморозка до убийства. Наверное, я почему-то уверен, это был некий способ самоутверждения, как с тем голубем.

– Ну, это уже вообще жесткач какой-то, – отреагировал Саша. – Убивать-то зачем?

– Я не знаю, это лишь догадки мои, размышления. Но если даже за то, что ты с другого комплекса, могут избить и покалечить, глаз выбить, например, то невольно можно и такое предположить.

– Как вы там живёте-то?

– Да как? Нормально живём. Жили точнее, для меня уже. Я жил. Ничего – выжил. Вот даже в армию пошёл служить. У нас, конечно, пацаны призывного возраста уходили служить в армию, но в целом старшаки всегда говорили нам…

Саша прервал меня, взмахом руки указав на солдат впереди нас, которые находились внутри образованной боевыми машинами границы лагеря. Солдаты, казалось, только что закончили свои дела по размещению на новом месте, жгли костёр и пили чай из алюминиевых кружек. Видимо, это и были миномётчики. Один из них держал оружие стволом вверх, крепко прижав к спине. Скорее всего, именно он сейчас на посту. Заметив нас, он понял, что мы свои, но для вида всё-таки крикнул:

– Стой, три!

– Два! – отчеканил я и заметил своему товарищу. – Видимо, цифру три называть проще всего.

– Да, – улыбнулся Саша. – Главное, чтобы не было проблем с арифметикой. Или со слухом.

– Здорово, парни, – начал я. – Миномётчики?

– Да, а вы откуда знаете? – ответил тот, который, как я предполагал, был часовым. – А вы кто?

Узнав, что мы разведчики и в патруле, он провел нас немного дальше, туда, где образованный военной техникой периметр нашего лагеря уходил влево и показал куда-то вперёд. Только сейчас я заметил, что он немного встревожен.