Страница 4 из 25
— А что вам не понравилось, доктор? — повторил Зентек.
— Вот это…
Вытянутый, пожелтевший от никотина палец показывал на стол.
— Сахарница?
— Да.
Зентек усмехнулся.
— Я сразу об этом подумал. Вы, как обычно, интересуетесь следствием?
— Как обычно. Меня интересует, что могло произойти в комнате, где найден объект вскрытия. Впрочем, всегда важно знать, кого ты режешь и при каких обстоятельствах был найден труп. Это никогда не повредит.
— Когда примерно он умер?
— Во всяком случае, наверняка, сегодня утром. Не раньше. Думаю, что мне удастся точнее определить время смерти. А откуда у него мог взяться цианистый калий?
Зентек пожал плечами.
— Представьте себе, доктор, что у него дома была целая банка этого препарата. Причем совершенно легально. Это известный химик. Профессор. Я звонил к нему на работу. Там сказали, что он держал большое количество этого препарата дома. Он был ему постоянно для чего-то нужен. У него тут в подвале лаборатория.
За окном раздался звук клаксона. Врач потянулся за шляпой, лежащей до сих пор на одном из стульев.
— Это меня. Я поехал. Как с вами связаться, капитан?
— Я буду либо тут, — Зентек заглянул в записную книжку, — телефон 61027, либо в комендатуре. Телефон вы знаете, правда?
— Само собой. До свидания.
Зентек проводил его до дверей, закрыл за ним, вернулся и остановился посередине комнаты. Взгляд его скользнул по висящим на стене двум старинным немецким натюрмортам. Огромный омар, лежащий на золотистом блюде, свисающий на темном фоне заяц и корзина, полная светло-красных яблок, на несколько минут отвлекли его внимание. Потом он взглянул на стол.
Это был большой, тяжелый и темный стол. Он бы предназначен для того, чтобы стоять в столовой дома гораздо более обширного, чем эта маленькая, светлая вилла. Поверхность его была матовой и гладкой. На одном конце стола лежала маленькая соломенная циновка, а на ней стояло блюдце. На блюдце была ложечка. Рядом, в нескольких сантиметрах от блюдца, стояла открытая серебряная сахарница.
Вдоль всей поверхности стола тянулся мокрый след, который обрывался на краю. Именно под этим местом на полу лежала разбитая чашка.
Зентек обошел стол и остановился за стулом, на котором сидел Роман Рудзинский в ту минуту, когда настигла смерть. Да. Чашка могла выпасть у него из руки и покатиться по столу, остатки напитка вылились, а чашка разбилась, упав со стола на пол.
Зентек наклонился и внимательно посмотрел на поверхность сахарницы. В одном месте явно кто-то погрузил туда ложечку и зачерпнул немного сахара.
Это было все. Капитан выпрямился и направился к двери.
Милиционер, сидящий на стуле в прихожей, сорвался с места.
— Где сейчас находятся эти две пани?
— Там, гражданин капитан, — сказал он и показал рукой на дверь, расположенную напротив.
Зентек кивнул головой, направился к ведущей вниз лестнице и начал медленно опускаться по ступеням. Это была винтовая лестница. Через минуту он оказался перед маленькой дверью, теперь полуоткрытой и ведущей в широкий подвал, вернее, в слегка углубленную в землю комнату. Он вошел туда, не принимая никаких мер предосторожности, так как отпечатки пальцев были здесь уже сняты, и осмотрелся. Он был уже здесь полчаса назад, но тогда еще не испытывал этого возбуждения, которое охватило его после разговора с доктором.
Он подошел к длинному лабораторному столу и, вытянув руку, отворил дверки маленького шкафчика, стоящего в углу. На белом фоне на ней был нарисован череп в цилиндре, с сигаретой, зажатой в зубах, от которой исходили кольца дыма, нарисованные красным мелом. Здесь Роман Рудзинский держал яды, и шкафчик обычно был заперт на ключ. Но все ключи висели в углу комнаты, так что практически в любое время шкафчик можно было открыть. А поскольку в доме не было маленьких детей, а посторонние не имели, по всей вероятности, доступа в лабораторию, этот ключ не имел никакого значения. Яд мог взять отсюда сам Рудзинский. Впрочем, его мог взять оттуда любой, кто знал о его существовании.
Зентек закрыл глаза. Хотя у него еще не было никаких доказательств, кроме очень туманного предположения, он уже знал, что видит только поверхностное. Это была видимость… А какой была правда? Кто еще был актером, участвующим в этом драме?
В комнате наверху ждали разговора с ним две женщины: жена умершего и ее сестра. Они могли знать все, могли и ничего не знать…
Он потряс головой и распрямился. В комнате над ним кто-то медленно прошел с одного места на другое. Звук шагов был похож на удары маленьким молоточком. Дамские туфельки на шпильках.
— У меня здесь телеграмма, — вполголоса сказал он и полез в карман, где лежала сложенная бумага. — Наверное, надо будет начать с этого. Впрочем, посмотрим.
Он взглянул еще раз на череп в цилиндре и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Глава четвертая
Мария неподвижно сидела на тахте. Она уже не плакала. В доме слышались шаги, какие-то люди открывали и закрывали двери, разговаривали приглушенными голосами, передвигали вещи. В голове она чувствовала совершенную пустоту. Ей казалось, что с той минуты, когда она вместе с Анной перешагнула порог этого дома, прошли столетия.
Она выпустила из рук мокрый от слез платочек и посмотрела на часы. Подходило к двенадцати. Неполных два часа…
Анна стояла у окна и, отодвинув занавеску, смотрела на сад, заливаемый в эту минуту потоками дождя. Низкие тучи висели над городом, видневшимся на туманном горизонте. Она думала о дне, очень отдаленном от нынешнего. Так же шел дождь, и в доме была такая же атмосфера: чужие, тихо ступающие люди, охватившее всех ощущение трагедии, которая недавно произошла и заполнила собой все помещения. Это был день смерти матери. С этого дня они остались одни. Марыся, еще маленькая, и она, девятнадцатилетняя девушка, взявшая на себя огромную ответственность, хотя прекрасно понимала, что это превышает ее силы. Потом были трудные годы, настолько трудные, что она сама не знала, как удалось им пережить их относительно спокойно. А потом Марыся окончила школу, пошла учиться дальше, и в нее влюбился профессор. В день их свадьбы Анна была самым счастливым человеком на свете. «Интересно, — подумала она вдруг, — что тогда тоже шел дождь».
Когда в дверь постучали, они обе вздрогнули. Мария быстро подняла голову. Анна повернулась от окна и замерла, держа руку на занавеске.
— Прошу, — тихо сказала ее младшая сестра и машинально поправила волосы.
Мужчина, который вошел и бесшумно закрыл за собой дверь, скорей был похож на молодого ученого, чем на милиционера. В его чертах не было самоуверенности, которая в глазах Анны была неотьемлемой принадлежностью представителя власти. Он приятно улыбнулся и сказал вполголоса:
— Добрый день. Моя фамилия Зентек, я капитан милиции, прислан сюда из Главной комендатуры. Мне очень жаль, что приходится беспокоить вас в такой грустной ситуации, но… — он развел руками. — Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени. Кто из вас был женой умершего профессора Рудзинского?
— Умершего… — повторила Мария. — Умершего… — повторила она еще раз, как будто значение этого слова никак не могло дойти до нее. — Это я.
— А вы сестра этой пани, не правда ли? — Он коротко взглянул на Анну и одновременно чуть-чуть наклонил голову, как будто хотел извиниться за то, что вмешивается не в свое дело.
— Да, — Анна подтвердила это легким кивком головы и улыбнулась ему. — Может быть, вы хотите поговорить с моей сестрой наедине? Если нет, я предпочла бы остаться с ней.
— Речь идет только о некоторых мелких формальностях, необходимых для подписания окончательного протокола следствия. — Зентек извиняюще улыбнулся, как будто предупреждая то, о чем собирался сказать. — И если вы не имеете ничего против этого, я бы хотел поговорить с каждой из вас отдельно.
— Разумеется. — Анна направилась к двери. — Я буду ждать, пока ты меня не позовешь, — спокойно сказала она. — Я буду рядом, — она показала рукой на стену. Потом взялась за ручку двери и улыбнулась сестре. Поколебалась еще минуту, как будто хотела что-то сказать. Но не сказала ни слова и вышла. Марыся не заметила ее улыбки и минутного колебания. Она смотрела на Зентека.