Страница 2 из 29
Потому что не нужно. Потому что легко
Хищных птиц не бояться, холодов, дураков.
Ты прорвался сквозь спячку, и продрог, и ослаб,
Но гляди – под щитками всех узорчатых лап
Одуванчик и клевер, подорожник и сныть.
Ты не камень, творенье, обречённое жить.
Облака расползаются, и ветер иссяк.
Вот террариум с лампой отдают просто так.
Но Господь, согревающий вечность в руках,
В ней найдет уголок
и для верных Своих черепах.
***
Отпусти меня, Боже, в поля,
Разрешив от себя самой,
Путь вьюном да полынью стеля
До самой границы земной.
В струну разомкнется спираль,
Чуть слышная, зазвенит.
Днями становится даль
Ради тех, кто просит молитв.
Ветер катится рыжим клубком.
Август кланяется сентябрю.
Ты же, Господи, знаешь, о ком
Плачу и говорю.
Так порадуй их чем-нибудь
Да отнеси от беды,
И за каждым шагом побудь,
Даже если шаги нетверды.
Низко тучи над головой,
В пыли не видать ни зги.
Ты, пожалуйста, одного
Особенно береги:
Больше всех других горемык
Он достоин счастливейших дней,
Пусть боль его будет на миг
И не я причиною ей.
СОРОК ПЕРВЫЙ
Сорок первый пошел на круг, спит в салоне один пассажир –
Будто выбрал неверный маршрут и кружил по нему, кружил…
Эх, никак не уйти из сети многокилометровых дорог:
Просыпаться и вновь дремать под водительский матерок.
Сорок первый пошел на круг, на тоннельный мерцающий свет.
В сорок первом ушел на фронт меня не увидевший дед.
Видно, каждому свой Берлин, свой рубеж и свой перевал,
Но я думаю, он победил, чтоб никто больше не воевал.
Сорок первый пошел мне год, а не сделано ничего.
Лишь молчанье кричит в груди, словно колокол вечевой:
Вся-то жизнь на коленях – лежит перечеркнутая тетрадь:
Не создавшему ничего будет подвигом не разрушать.
Всё, приехали. Я схожу. Скоро все, должно быть, сойдем.
Под ногами обмякла пыль. Пахнет ею, чуть-чуть дождем.
Там, под пылью, мое богатство – блики звездного серебра,
Вот и бабушка машет в окно, вот и клен в глубине двора.
ВЕРБНОЕ ВОИНСТВО
Запнулись часы. Завязан рюкзак.
Позывным в ночи – дым окраинных трав.
Можно всё вместить – а можно и так
Оставить, с собой ничего не взяв.
Корешки старых книг прорастают кустом,
Теплится пух нахлынувших свеч.
Я иду и смеюсь, забывая о том,
Что встать нельзя, если прежде не лечь.
Время тихое, год непростой:
Все слезы вовнутрь, ни улыбки вовне.
Стой дозором, вербное воинство, стой,
Пусть земля выздоравливает во сне.
БАЛЛАДА
Где паучьи тенёта из дебрей замшелых веков
Протянулись до нынешних дней и над ними зависли,
Жил колдун, что, играя, смешал языки родников,
Он надолго попутал слова и заветные смыслы.
И устав лепетать о своем, чтоб трещала в ответ
Пустота, – замолчали они, постепенно и каждый.
Среди мусорных чащ родниковый теряется след,
Сам колдун не найдет, а найдет – никому не покажет.
Да и речь человечья с тех пор изменилась сама,
А открыться другому – расстаться с защитной завесой.
…Но сентябрь все так же отчетливо входит в дома,
Простирая границы души до неблизкого леса.
И осмелится ключ отозваться неведомо в ком,
Против чар позовет он на помощь судьбу или случай,
Чтобы песне, понятной любому в лесу городском,
Не смолкать никогда – можжевеловой, вечной, гремучей.
РЕЖУ ВОЛКОВ
Режу волков. Не довышить мне бурых зверей.
Ржавые ножницы чует, сжимаясь, зверье.
Брошу картинку, решив, что не верить верней,
Приговорю без раздумья его и ее.
Пара в заснеженной чаще умрет от руки
И не украсит собой мой мещанский уют:
Нет постоянства – лишь ножницы есть и флажки,
Скалятся волки по-сучьи, а крестики врут.
Где-то, за волком с волчицей, мир сказочно жив,
Пляшет непуганый заяц в лесном терему,
И рука об руку, мерзлую дверь затворив,
Петр с Февронией молча уходят во тьму.
В ней происходит такое, что скачет прицел,
Тупятся ножницы, слышится мат егерей.
Но ни один идиот, хоть бы он и посмел,
Не разлучает прильнувших друг к другу зверей.
Мне говорили, сегодняшний мир не таков,
Незачем сыпать пустые кресты на канву.
Черт с ними. Может быть, я и довышью волков
Дочке своей на венчание, коль доживу.
ЧЁРНАЯ ЯГОДА
Над прерывистой линией берега
Тянет сроки дуплистое дерево,
Прикрывая листвой в солнцепёк
Воронёный блескучий зрачок,
Точно дуло, тяжёлое выстрелом.
Сроки вышли – и вот она вызрела,
Бесполезно не лезть на рожон:
Боком глянцевым – ты отражен.
Ты глядишься в нее, как любой из нас,
Но кому-нибудь станет не боязно.
Горький сок. Проступившая слизь.
Раз сорвал, то глотай и ложись…
Потаенное, необъятное
Заклубится под веками сжатыми.
Это ты. Перекраивать брось.
По себе – продирайся насквозь.
Встань, ползи – оглушённый, трепещущий.
Проницай, созерцай, перекрещивай.
Кто, испробовав ягодный сок,
От себя не бежал наутёк?
Нет – понять, задержаться и выстоять,
Чтоб поверить бездумно и искренне:
Что есть выход, что милостив суд
И что мир от войны пронесут.
…Вновь, паучьей слюной перевитая,
Пробужденье твое сторожит она.
Кто же следующим сорвёт
Немигающий глянцевый плод?
ТРЯПИЧНАЯ КУКЛА
Идешь переулком, где сыпучая старость
Согревается запахом юного лета,
А в доме ничего твоего не осталось,
Разве что кукла, полусгнившая ветошь.
Поднимись на чердак. Раскопай свою память.
Загляни в уголки, куда свету неловко,
Возьми меня в руки. Не ожгу и не раню
Позабытой кем-то подлой иголкой.
Ты не бойся, я рада, я действительно рада,
Мной давно отыграли, ничья уже дочка.
В саду цветет яблоня. К ней тебе и надо.
Схорони меня поглубже и поплачь в одиночку.
А потом уходи, ищи куклу другую –
Не вернусь, не явлюсь ни в каком уже виде.
И теплый ветер в спину подует,
И больше никто тебя не обидит.
ЛЕДОСТАВ
Замер город. Как муха в тягучем желтке,
Застывает.
Ледостав. Не заснуть. В темноте, мутной глуби, в бессонной реке
Чуть плеснула хвостом золотая
рыбка. Морок. А Нового года не будет – зачем?
Что-то вызнав,
Пустотой площадей проплывает в цветистом луче
Тихий елочный призрак.
Лица в масках. Сам воздух бесцветен, как хлоргексидин,
Окна гаснут.
Забываться под шепот мосты задевающих льдин
Одному – безопасно.
Разве рыбка приснится и, может, поделится с кем
Этим солнцем декабрьским куцым.
Но ни морок, ни мор не прикажут великой реке
задохнуться.
ВЕТЕР ОСТАНЕТСЯ
Ветер порвал календарь.
И рассыпаны щедро
Числа и встречи – что было, что будет, что мимо.