Бойтесь данайцев

Мальчик уныло покачивается на слегка скрипящем табурете, изредка утвердительно кивает головой, пусть Батя не сомневается: его нытье доходит до адресата, а может, и поднимается в заоблачную даль, где всевышний, с учетом тяжелой Батиной доли, приготовил ему уютное место в райских кущах. Да, конечно, отец хочет выглядеть праведником.

— Ну, я ему тут и выдал под завязку. Вы, говорю, явно недооцениваете текущий момент в стране: спутники запускаем, а ваша, говорю, резолюция «поставить прокладку», не подкреплена, говорю, экономически. А он мне в ответ: учет текущего момента без наличия прокладки ничего не дает. Ну вот, говорю, и закрывайте текущим моментом, потому как прокладки нет, и будьте, говорю, здоровы.

Батя работает на кондитерской фабрике слесарем, потому нередко после своих вечерних излияний вынимает из кармана несколько карамелек или печенье, протягивает их сыну:

— Вот видишь, — тяжело вздыхает Батя, — на что приходится идти. Для себя ни в жисть не взял бы, а для ребенка приходится. Все-таки ворованное. — Он еще горше вздыхает. — А на зарплату не больно-то разбежишься. Ешь. Не знаю, нальешь ли мне в беспомощной старости тарелку супа, сомневаюсь...

Батины дары Володя послушно берет, однако краденые сладости ничего кроме рвотного рефлекса у него не вызывают. Зато их обожает Фенька, беспородная собака тети Дуси, соседки по коммуналке, где живет еще и Ксана Павловна, красивая молодая женщина. Ксана не переносит собаку, и Фенька платит ей тем же. Периодически между соседками возникает диалог о живодерне. Тетя Дуся отвечает с изысканной вежливостью. Во-первых, заявляет она, газбудка, где трудится в поте лица, обманывая покупателей, Ксана, находится далеко от дома и Фенька там не бывает, во-вторых, поскольку Ксана далеко не всегда ночует дома, — здесь тетя Дуся делает многозначительную паузу, — то просто не понятно, когда же собака успевает ей мешать?

Ксана Павловна в таких случаях закатывает глаза и говорит, что не чает уже накопить на взнос в кооператив, чтобы не видеть этих грубых и темных людей. Тетя Дуся обычно искренне удивляется: по ее расчетам на недоливе сиропа Ксана уже давно накопила не только на взнос, но и на полную стоимость квартиры, и потом, разве нет еще одной статьи дохода у такой красивой женщины, если она не ночует дома. После чего сильно хлопает дверь, за которой скрывается Ксана Павловна.

А вообще тетя Дуся добрая, часто угощает Володю пончиками с повидлом или пирогом с капустой, гладит по голове, горестно вздыхая при этом: сиротинушка.

До девятого класса Володя учился хорошо. Батя даже не знал, где расположена школа. Хотя Володя рос замкнутым, его в классе любили за доброту и скромность, а девочки еще — за спортивную фигуру — он посещал секцию бокса — и за задачки, которые он им решал на контрольных. Но неожиданно заболел Батя, его положили в больницу, врачи говорили — цирроз печени. Когда Володя приходил в больницу, отец жаловался на явную несправедливость: ведь это болезнь алкоголиков, а он в рот капли не брал всю сознательную жизнь. Зачем, спрашивается, берегся, если его и тут подкараулили. Проболел он недолго.

Как-то пришла в больницу тетя Дуся, но Батя в этом визите узрел подвох. Сказал потом сыну: «Она с прицелом приходила, даром что ли котлеты притащила? Хочет расписаться со мной, чтоб, когда я с копыт опрокинусь, жилплощадь нашу прибрать, а тебя выбросить. Гляди в оба, сын». Володя, всегда соглашавшийся с отцом, на сей раз не выдержал и накричал на него, как можно про тетю Дусю такое? Отец не обиделся, сказал: «Как знаешь», и отвернулся к стене. В эту ночь он умер.

Володю еще долго мучила совесть за то, что он накричал на умирающего отца. Потом тетя Дуся пошла на кондитерскую фабрику, попала на прием к директору и убедила его в ответственности за сына своего бывшего слесаря. Директор долго махал перед ней кодексом о труде, говоря, что попадет под суд из-за тети Дуси и ее несовершеннолетнего протеже, но в конце концов сдался и принял Володю учеником слесаря во вторую смену, чтобы тот не бросал школу.

Володя стал с удовольствием ходить на работу и с отвращением — в школу. Нельзя сказать, что он уставал, просто школа не выдерживала сравнения с фабрикой, она казалась теперь ему детским садом для переростков. Правда, школа попыталась сымитировать озабоченность судьбой своего питомца, но дальше одной беседы с классным руководителем и завучем дело не пошло. Состоялось молчаливое соглашение: он получал свои тройки, а его клеймили за это на классных собраниях, потому что все знали — он мог учиться лучше. Ребята из класса предлагали свою помощь, но он отшучивался; неужели его впрямь считают недоумком, просто, мол, не хочет сейчас учиться. Бокс он тоже забросил, хотя тренер дважды приходил домой для беседы. А вот на фабрике ему нравилось всё: просторные цеха, неумолчный шум машин, старик Никодимыч — его наставник, не стеснявшийся и легкий подзатыльник дать, если Володя что-то делал не так, смешливые девчата из карамельного. Они откровенно заигрывали с красивым парнем и очень удивлялись, что он не ест конфеты, которыми они его наперебой угощали. «Аль зубы боишься подпортить?» — спрашивали одни. «Да нет, — отвечали за него другие, — он и сам сладкий, зачем ему это баловство?» Володя краснел, но не обижался.

Он быстро научился исправлять мелкие поломки и очень гордился своим рабочим статусом. Питался нехитро, утром пил чай с хлебом и маслом, на большой перемене — стакан кофе с пирожком в школьном буфете, зато в фабричной столовой ел плотно, благо готовили здесь вкусно и дешево. Ну, а в выходные дни было сложнее: приходилось обходиться без фабричного обеда. Правда, тетя Дуся по воскресеньям приносила ему тарелку с пирожками. При жесткой экономии на еду уходило 45-50 рублей в месяц, да плюс квартплата, а получал он восемьдесят. Не разгуляешься.

Но неожиданно Володя получил квартальную премию — аж сорок рублей! Сходил с цветами к могиле Бати, купил большой торт тете Дусе: как раз ее день рождения подоспел. Через несколько дней он не пошел в школу, валялся с книжкой на тахте. Тетя Дуся куда-то ушла. Внезапно дверь без стука отворилась, и на пороге он увидел Ксану Павловну, с распущенными волосами, в халате.

— Вовик, ты чего, приболел? — участливо спросила она, подходя ближе. Он покраснел, отрицательно помотал головой и вскочил с тахты. Ксана Павловна присела на краешек.

— Ну, как ты живешь?

— Хорошо.

— Может, что-нибудь нужно? Так ты скажи, не стесняйся. — Она плавным движением руки погладила его голову и шею. От нее пахло шампунем и духами.

Володя еле сдерживал внутреннюю дрожь.

— Да ты совсем взрослый мужчина, небось от женского пола отбою нет, — улыбнулась Ксана. — Или все стесняешься? У мужчины должна быть первой женщина, а не девушка. — При этих словах халат у нее словно сам по себе распахнулся, и она прильнула к Володе горячим телом. — А то запутаешься, как говорил один мой знакомый моряк, в брамсах, гюйсах и стеньгах, и ничего у тебя не получится. Сердечко-то птичкой в клетке бьется. Я, кажется, первая, — шепнула она.

У Володи перехватило дыхание, он почувствовал, как Ксана жарко целует его в висок. Неизведанное мнилось неземным, но он все же попытался отодвинуться и пролепетал: «Мне надо уйти... Там ждут...» На эту жалкую ложь Ксана не обратила внимания, лишь тихо простонала: «Глупышка», и продолжала осыпать его поцелуями. И в этот момент Володе на помощь (разумеется, если ханжески считать, что он в ней нуждался) из-под тахты выскочила затаившаяся там давно Фенька. Схватив зубами край халата Ксаны Павловны, собака стала остервенело трепать и рвать его. Ксана громко ахнула, вскочила с тахты и сильным пинком отбросила своего заклятого врага. Потом застегнула халат, пригладила волосы и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Володя еще долго лежал, уставясь в потолок, потом громко расхохотался и вскочил с ложа. Фенька скулила в углу, удивленно глядя на него: она-то за него вступилась, а вот он поступил не по-товарищески.