Велосипед судьбы

– Вы их просто убивали?

– Да, пацан. Мы их просто убивали. Но потом их стало слишком много, а нас слишком мало, и они начали убивать нас. Говённая история, да?

– Да, – кивнул Данька. – Говённая.

– Твой отец либо в морге – позавчера тел ещё было немного, и их складывали в холодильники, – либо его сожгли. Но лучше бы тебе его не искать, а то нарвёшься, как я. У тебя ещё кто-то остался?

– Нет.

– Хреново. Но не хреновее, чем всем. Я, вот, например, скоро сдохну.

– Мне всё равно, простите.

– Прекрасно тебя понимаю, пацан. Мне, ты удивишься, тоже. Такие уж настали странные времена. Удачи в поисках.

– Счастливо сдохнуть, – вежливо ответил Данька и ушёл.

***

Отца он так и не нашёл. Просто отчаялся, увидев, как завален телами морг. Понял, что не в его силах докопаться до холодильников.

Пошёл обратно в город, расстреляв по дороге два магазина. Психи стали какие-то вялые, не кидаются, а просто бредут навстречу. Некоторые сидят на земле, мотая головой и тихо подвывая. Глаза у них выкачены и налиты кровью, похоже, что они уже ничего не видят. Но Данька всё равно стреляет. Зачем им жить? Незачем. Идёт по улице и стреляет. В людей. И ничего не чувствует при этом, кроме смутного желания приставить пистолет к своей голове. Но ещё не сейчас. Может быть, позже.

Пока дошёл до дома, понял, что стрелять уже не нужно. Психи явно умирают сами. Что бы ни делал с их мозгом вирус, этот процесс подходит к естественному концу. Они лежат и только слабо подёргиваются, а некоторые уже умерли или вот-вот умрут. Но Данька всё равно стреляет. Не из гуманизма. Не для того, чтобы избавить от мучений – просто так. Идёт по улице и стреляет в лежащих людей. Одежда, руки и лицо забрызганы красным, весь мир вокруг пропах порохом и кровью.

В этот момент к нему подъезжает автомобиль. Звук мотора кажется настолько неуместным, что Данька даже не сразу признаёт его реальность.

– Так, пацан, – слышит он злой женский голос, – что за херню ты тут творишь?

За рулём совершенно разбойничьего вида пикапа худая резкая девушка в чёрных очках на резинке. Посмотрев на Даньку, подняла их на лоб, открыв такие же синие, как у него, глаза.

– Значит, это ты.

– Да, – кивает мальчик, – это я во всём виноват.

– Ага, есть такая фигня. Ты точка фокуса. Не то чтобы мне есть до этого дело, я давно уже не корректор, но для всех будет лучше, если я тебя отсюда заберу. Раз уж заехала.

– Там мама и сестра, – зачем-то говорит он, показывая на дом.

– Надо полагать, они умерли.

– Мама убила сестру, я убил маму.

– Вот ведь говна какая. И что, их надо хоронить?

– Не знаю. Наверное.

– Ты как относишься к кремации?

– Моего отца, наверное, сожгли. Но я не знаю точно.

– Этот дом?

– Да.

– Дерево и фанера. Хреново тут у вас строят, но оно и к лучшему. Подай канистру из кузова…

Когда дом запылал, завывая пламенем в лопнувших окнах, девушка сказала:

– Ну что, есть ещё здесь дела? Или уже можно ехать?

– Езжай, – сказал Данька равнодушно.

– Не, пацан, раз уж я извела канистру бензина, я тебя отсюда всё-таки заберу. Может, тут ещё не совсем жопа, кто-то да выживет.

– Я не хочу.

– Да я тебя, в общем, и не спрашиваю. О, кстати, глянь, какая штука!

Данька обернулся, чтобы посмотреть, куда показывает девушка, в голове вспыхнуло солнце, а мир погас.

***

– Очнулся, пистолетчик?

Ревёт мотор, летит под колёса дорога.

– Извини, уговаривать было недосуг! – девушка с трудом перекрикивает шум двигателя. – Если твой шпалер тебе дорог как память – то он в кузове валяется. Потом заберёшь.

– Это папин.

– Ну, значит, я угадала. Меня Аннушка, кстати, зовут. И в другой раз не тычь в меня пушкой, а то опять по башке получишь.

– Даниил. Данька.

– Вот что, Даниил, ты мне никто, я тебе тоже никто, в ваш срез меня занесло случайно.

– В наш что?

– О чёрт. Ты же совсем тугой. Ну ничего, это, к счастью, не моя забота. Потерпи пару часов, и мы избавимся друг от друга…

***

– Аннушка мне так ничего и не объяснила тогда, – закончил Данька. – Привезла в Центр, вытряхнула на пороге Школы и отбыла восвояси. Пистолет, впрочем, вернула, но я никогда больше не брал в руки оружия. Настрелялся.

– Ты потом не пробовал вернуться домой? – спросила Василиса.

– Зачем?

– Узнать, что стало с вашим миром.

– Нет. Я старался забыть о том, что со мной случилось, хотя в Школе нас учат, что это неправильно. Надо справляться и всё такое.

– Бедный, – сказала Одри.

– Все мы бедные. Давайте спать ложиться. С утра в дорогу.

Глава 10. Струна под током

– Нет, мне не нравится, – не одобрила Одри Данькину берлогу. – Когда я буду искать себе дом, то выберу море потеплее.

– Каждому своё, – не стал он спорить. – Мы заскочили на минутку по дороге, вещи бросить. Может быть, потом твоё мнение изменится.

– С чего бы?

– Мы меняемся. Тебе сейчас не нравится то, что нравилось в пять лет, верно?

– Ну, ты сказал! В пять я была маленькая.

– А в десять, значит, большая? Останешься такой на всю жизнь?

– Нет, наверное.

– Тогда откуда тебе знать, что будет нравиться той Одри?

– Но это же всё равно буду я, да?

– И да, и нет. Что-то в ней будет от тебя сегодняшней, и даже, наверное, многое. Но, к счастью, далеко не всё.

– Почему это «к счастью»? Я такая плохая?

– Сейчас в тебе слишком высокая концентрация боли. Надеюсь, с возрастом её разбавит новый опыт.

– В тебе как-то не очень разбавился, – скептически сказала Одри, разглядывая Даньку странным взглядом синих глаз. – Если Василиса – как струна под током, то ты – как огонь сварочной горелки. У папы была в гараже. Он мне запрещал на неё смотреть, чтобы глазки не заболели, но я подглядывала. Вот и ты такой – маленький, но очень горячий язычок гудящего пламени. С краю синий, внутри оранжевый. Кажется, ты сам в нём и сгораешь постепенно.

– Не надо воспринимать всё так буквально. То, что мы видим как корректоры, это не совсем реальность. Скорее, отражение её в нашем сознании. Человеческий мозг не может вместить четырёхмерность Мультиверсума и подбирает образы из того, что нам знакомо. Струна, горелка, всякое такое. Это называется «проекциями многомерных фракталов», но в Школе тебе лучше объяснят.

– А мне обязательно в эту Школу?

– Конечно. Тебе надо учиться жить с тем, что ты есть. Всем нам приходится, иначе мы можем сойти с ума. Точнее, нет, не так. Мы уже сошли с ума, когда стали фокусом коллапса, а теперь надо учиться делать вид, что мы нормальные.

– Ты шутишь, да?

– Немножко. Ты поймёшь.

– Дань, – внезапно сказала Одри странным голосом. – Хочешь, я буду твоей сестрой? Я вижу, что ты до сих пор плачешь внутри.

– Ты хочешь, чтобы мне не было больно?

– Да. И ещё я всегда хотела, чтобы у меня был старший брат.

– Прости, наша боль – навсегда. От неё наши глаза такие синие. Но если подёргать тебя за косички будет некому – обращайся. Я всегда где-то рядом.

– Договорились, – не приняла шутливый тон девочка.

– Тогда поехали. Василисины родители давно ждут меня, чтобы убить.

– За что? – удивилась Одри.

– За похищение дочери.

***

– Васька! – всплеснула руками мама. – Если это было просто «скататься на пляж окунуться», то страшно представить, чем обернётся поездка в магазин за молоком!

– Мама, прости, оно как-то само получилось…

– Вась, иногда мне кажется, что проще тебя прибить и родить новую девочку! Дешевле для нервов! Тебя в туалет страшно отпустить! Вернёшься через месяц верхом на боевом слоне и расскажешь, что случайно выиграла мировую войну. А я потом этого слона корми!