Четыреста килознаков

Ой, мамочки-и-и…

Из меня словно весь воздух выпустили. Был вполне так шарик, а осталась сморщенная тряпочка. Сидела на кухне за столом и тихо плакала. Не рыдала, не всхлипывала — нет. Сил уже не было. Слезы просто текли по щекам и капали на тест, как будто я поставила себе целью смыть вторую полоску.

Сколько времени прошло? Час? Два? А может, уже подкатило к вечеру, потому что стемнело, но я не могла даже встать и зажечь свет. Не хотела. В голове было так же пусто, как в тот момент, когда подошла к Ольге в госпитале. Нет, не так. Тогда у меня хотя бы цель в пустоте мигала, а сейчас… полный вакуум.

Щелкнул замок, и я поспешно спрятала тест в карман.

— Мам, ты дома?

Алена чуть было не прошла мимо кухни, но остановилась, заметив меня.

— Ты чего тут сидишь в темноте?

Вспыхнул свет, ударил по глазам, и я прикрыла их рукой.

— Я на минутку, за курткой. И еще кое-чего заберу. Я иду, а там Ник стоит внизу. И не знает, подниматься или нет. Вы что, поругались?

Тут Алена наконец заметила, какой зареванный комок протоплазмы я собой представляю. Ойкнула и исчезла.

Ник стоял на пороге и смотрел на меня. Потом подошел, присел на корточки, положил руки мне на колени.

— Женя… прости меня. Пожалуйста, прости. Ты права, я идиот.

Слезы снова полились рекой. Все внутри рвалось в клочья, в лохмотья.

Я не смогу без него. Пусть будет что угодно — лишь бы был жив и со мной. Как так получается, что с одним человеком можешь прожить не один год, но он так и не станет родным и близким, а в другого за несколько месяцев прорастаешь насквозь, и оторвать можно лишь с мясом и кровью?

Слова застревали где-то на полпути к языку. Я не могла ничего сказать, только гладила его волосы, а слезы так и текли — вот откуда столько воды в человеке?

— Женечка, не плачь, прошу тебя, — Ник говорил тихо, едва слышно, но так, что каждое слово прожигало насквозь. — Мне звонил отец Ольги. Ты просто… я даже не мог подумать…

— Ты же сам сказал: «делай что хочешь», — наконец выжала из себя я, то ли со смехом, то ли со всхлипом.

— Ты необыкновенная. Он сказал, что мы должны это обсудить и решить… вместе.

— Он все рассказал? Про все риски?

— Да. Может, пара лет, а может, пара месяцев или даже недель. И необратимая инвалидность. Или очень небольшой шанс на успех. Процентов пять. Или десять. Он не может сказать точнее, пока не разрежет и не увидит. Про секс тоже сказал. И про возможные другие неприятные вещи.

Мышкой прошмыгнула мимо Алена, закрылась входная дверь. Слышала что-то? Да какая разница?

— Что ты решил?

— Если бы был один, наверно, отказался бы. Прожил бы сколько получится, а дальше… Клуб приносит прибыль, к тому же у меня и другие доходы есть. На хороший пансионат для инвалидов хватило бы. Но ты со мной, поэтому решать тебе, Женя.

— Нет, — я нашла его пальцы, вплелась в них своими. — Это твоя жизнь, твое здоровье, твое тело. Но я приму любое твое решение, обещаю.

И снова время остановилось. Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, пока Ник, вздохнув глубоко, не встал.

— Значит, рискнем, — сказал он, и я узнала этот тон, похожий на закаленный металл.

Но вечером, когда мы уже легли спать, Ник вдруг улыбнулся как-то странно, растерянно.

— Знаешь, Жень, мне казалось, что мужик всегда должен быть сильным и ни в коем случае не показывать свою слабость. Особенно женщине.

— Ну… спорно, — я вспомнила слова Ольги о том, что он для нее оказался слишком жестким. А вот был бы помягче, может, и получилось бы у них.

— Наверно, я только сегодня это понял. Что иногда быть слабым не стыдно. Если честно, мне сейчас очень страшно. Хочется вцепиться в тебя и скулить по-щенячьи: только не бросай меня. Но понимаю, что не имею права просить.

— Почему? — я потерлась носом о его плечо. — Если подумать, то ты мне жизнь спас и имеешь право на все.

— Вот этого я и боюсь. Что ты будешь чувствовать себя обязанной. Если операция не поможет и ты останешься со мной, это будет жертвой с твоей стороны. А такие жертвы оправданны только по любви — никак не по обязанности.

— Я люблю тебя, — мне с трудом удалось проглотить тугой горячий комок. — Поэтому… это не жертва. Это самый махровый и бессовестный эгоизм. Ты мне нужен — и все тут. Хоть тресни. И кстати… — я прижалась к нему теснее. — Ты слишком много болтаешь. Значит, язык не откусил. Да и руки, кажется, не сломаны. М-м-м?..

Глава 38

На следующий день Ник съездил к Волошину в институт, тот его осмотрел и написал заключение о необходимости срочного эндопротезирования позвонка по программе высокотехнологичной медицинской помощи. Дальше оформление пошло через местный отдел ВМП, что избавило нас от долгого ожидания. Нику даже не пришлось бегать по поликлиникам и собирать всякие бумажки для госпитализации: все анализы должны были сделать непосредственно перед операцией.

Почти все время мы проводили вдвоем. Книгу я, сославшись на личные обстоятельства, притормозила, да, собственно, в той мутной обстановке никто и не ждал ежедневных прод. В клубе уже знали о том, что Нику предстоит серьезная операция, и готовились долгое время обходиться без него. За руль я его не пускала, если надо было, возила сама. Да и вообще тряслась, как заяц, каждый раз, когда он выходил из дома — учитывая грязь, лед и слякоть на улице.

Родителям Ника пришлось сказать всю правду. Мы приехали к ним вместе, но для серьезного разговора я оставила их одних, а сама ушла на кухню мыть посуду. Разумеется, без слез не обошлось — равно как и без стонов на тему «а может, не надо так торопиться, может, лучше поискать других врачей?» Как будто другие врачи могли что-то изменить!

Володя с Лерой и Алена об операции тоже знали, но им мы не стали говорить, насколько все серьезно. Это было решение Ника, и хотя я не совсем понимала причины, спорить не стала.

А вот о беременности пока молчала, как партизан. По утрам сильно мутило, все время хотелось спать, однако наизнанку больше не выворачивало, падать в обморок не тянуло, поэтому удавалось маскироваться. Почему не сказала? Причина была такая… комплексная. Все и без того напоминало пороховую бочку, чтобы добавлять напряжения.

Да, эта новость могла бы стать для Ника стимулом, но было два больших «но». Во-первых, не стоило себя обманывать, сейчас все зависело в первую очередь не от позитивного настроя пациента, а от мастерства хирурга. После операции — да, наверняка, но уж точно не сейчас. А во-вторых, и это было даже важнее, я понятия не имела, как Ник отнесется к подобному сюрпризу.

Для Никиты известие о беременности стало шоком, а когда я заявила, что аборт делать не буду, он смирился — как с неизбежностью. Захар на мой вопрос о детях страдальчески скривился и сказал, что желанием размножаться особо не горит, но если вдруг получится само… Надо ли говорить, что после этого я очень старалась, чтобы «само» не получилось.

С Ником мы эту тему не обсуждали. Просто не возникало этого вопроса. Пятый десяток не лучший возраст для обзаведения потомством, тем более у обоих взрослые дети. Уверенности, что он обрадуется, у меня не было, а огорчение или просто лишнее беспокойство ему сейчас точно ни к чему.

Я скажу. Когда все будет позади. Независимо от результата. Что бы ни случилось, этот ребенок уже есть. Наш с ним ребенок. Я вдумывалась в эти слова, и все внутри замирало. Это было форменное безумие, я не знала, как со всем справлюсь, но представляла младенца на руках — и начинала глупо улыбаться.

Гормональная энцефалопатия, чтоб ей!

Наконец заявку на квоту одобрили, но еще неделю Ник ждал очереди на госпитализацию. По иронии, операцию назначили на первое апреля — дату нашей свадьбы, которую пришлось отодвинуть на неопределенное время. В институте был строгий карантин, дальше вестибюля никого не пускали, поэтому до операции мы могли разговаривать лишь по телефону. Но Волошин пообещал, что, если я приеду, спустится сразу же, как только все закончится.