Настоящий помещик

Борх относился к тем немногим избранным, которым была известна правда. На самом деле правителям всегда нужны были бессловесные рабы, способные добывать Лунный камень — основу богатства провинции. Много рабов. И все время новых рабов. На рудниках больше года никто не выживал. После семидневной войны, когда маги по приказу владык, чуть было не отправили всех ныне живущих к праотцам, войны между провинциями поутихли. С пленными, которых раньше отправляли на рудники, возникли трудности. Преступников всяких — воров, убийц, насильников много не наловишь. Опять же, девять из десяти пойманных требуют суда Праведника. И попробуй возразить, имеют на то полное право. А Праведнику не укажешь, какой приговор выносить. Праведники и самому Правителю не подвластны.

Тут-то к Алли-паше «мудрейшему и справедливому» настоятель ордена Голубой чаши и подвалил.

Орден в то время был вовсе захудалым. Ни своего бога покровителя, ни монастырей, ни храмов толковых. Так одна обитель в глуши, да земли с десяток наделов. А предложение правителю сделал такое, что Алли-паше «мудрейший и справедливый» отказаться не смог.

Оказывается, монахи ордена научились из человека делать тварь бессловесную. Без памяти, без чувств. Послушную и работящую. Хватай безбожника и через седмицу на рудники, Лунный камень рыть.

С тех пор орден Голубой чаши и воспрянул. В одной Иссе храмов полтора десятка настроили. А Дворец Веры немногим в размерах уступает Дворцу Правителя.

Да и с богами покровителями разобрались. Оказывается и Нелана Ясноликая и Кали Неукротимая и Перен Огнебородый, все из Голубой чаши силу черпают. А кого из богов от чаши отлучают, тот и катится в Гиену огненную, словно и не бог вовсе, а последний грешник. Во всяком случае, именно так объясняли свои деяния изумленным жителям монахи ордена Голубой чаши, когда громили храм Путса Короткорукого.

Правда, злые языки шептали, что верховный жрец бога цветов, пытался через Великого Визиря прищучить чашечников.

Да на то они и языки, чтобы их вырывать. Сотни монахов, вооружившись массивными бревнами, просто разнесли по камням небольшой храм бога цветов, а немногочисленных жрецов связали и уволокли во Дворец Веры.

Но видно хитрый бог припрятал где-то толику силы и в наказание за святотатство той же весной не позволил зацвести оливковым деревьям.

Сам Алли-паша «мудрейший и справедливый» разгневался несказанно. Торговля оливковым маслом весомо пополняла казну. Храм Путса Короткорукого отстроили заново, жрецов призвали из других провинций, тем все и закончилось. Но с тех пор монахи Голубой чаши на чужие храмы не зарились. Впрочем, и жрецы иных богов в своих проповедях старались Голубую чашу не поминать. А что до простых горожан, те твердо уяснили, с орденом Голубой чаши лучше не ссорится. Вот и набивается толпа в храмы Голубой чаши по пятницам на недельную мессу.

Другие храмы тоже не пустуют. Мало ли какие проблемы у человека бывают. Кто на службу в стражники попасть хочет, вот к Перену Огнебородому и взывает, у кого дитя малое заболело, Нелану Ясноликую ублажить надо, а уж о Кали Неукротимой забыть, такого не всякому врагу пожелаешь. Да и Путса Короткорукого зауважали изрядно.

Обо всем этом размышлял Борх, верный адепт ордена Тишайшего, удачливый вор и законопослушный горожанин.

Жизнь стремительно утекала из рассеченного ятаганом тела.

Внезапно Борха как будто молнией ударило. Тело свело судорогой, боль достигла уровня, после которого казалось еще немного — и все..., а потом Андрей резко вывалился из чужого мира и заново ощутил себя сидящим на полке купе поезда Печора-Москва. При этом Глаша пыталась силой разжать его скрюченные пальцы и вытащить из сжатой ладони Черный Камень Души. Наконец девушке это удалось и она облегченно вздохнув сказала:

— Ну вы Андрей Александрович, как ребенок малый. Нельзя же без умения всякую гадость в руки брать. Вы бы еще его в рот положили. И как бы я тогда у вас смогла его назад забрать? Рано вам еще с такими игрушками играть.

— Я жив? — хриплым голосом поинтересовался Андрей, обращаясь скорее даже не к девицам, беспокойно его осматривающим, и уж точно не к Фаготу, который чуть ли не впервые за все время их знакомства продемонстрировал ярко выраженные признаки тревоги, как то: шерсть дыбом, хвост трубой, а к самому себе.

— Живы, живы, сейчас и вовсе в себя придете — постаралась успокоить его Кира голосом заботливой боны, на попечении которой оказался проблемный воспитанник. И для того, чтобы отвлечь своего подопечного от неприятных воспоминаний тут же обрушила на него словесный поток, долженствующий убедить, что у него на самом деле, в сравнении с другими, и вообще все в шоколаде.

— Мне вот когда первый раз голову отрубили, так я вообще после этого три дня встать не могла, хорошо хоть Глаша меня из ложечки кормила и поила. А потом еще долго по ночам просыпалась и в зеркало смотрелась — на месте ли голова. — тараторила девушка. — Зато второй раз, когда меня ядом отравили, было легче. Правда яд уж очень болючий попался. Голова буквально на кусочки раскалывалась. Да вы и сами, поди, все про цианистый калий знаете. Зато быстро. Но ежели что, я бы вам посоветовала что-нибудь не такое мучительное использовать.

— Легче от такой профессиональной рекомендации Андрею точно не стало. Зато на этом фоне собственные болезненные ощущения, связанные с тем, что его тело буквально минуту назад разрубили на фонтанирующие кровью куски, как бы несколько отошли на второй план.

— А вот когда меня в третий раз убивали, — продолжала тараторить Кира, — и с крепостной башни вниз по приказу Дожа Венеции сбросили, так и вообще здорово получилось. Летишь себе как птица, а потом хрясь. И все. Это вот Глаше пришлось помучиться. — выдала секреты своей подруги Кира.— Она одалиской в гареме первую жизнь прожила. Так ее и шнуром душили и в кипящее масло бросали и в мешок вместе с камнями зашивали, а потом в море выбрасывали.

А деваться некуда. Ирина Афанасьевна от нас требовала, кого трижды не убьют, тому рассчитывать на хорошее место после выпуска не приходится. Так что приходилось постоянно себе приключения на голову искать.

— Ну чаще не на голову, а на другие части тела, — хмыкнув уточнила Глаша, — которая все это время заботливо обхаживала Андрея, уложив его на узкую полку и присев рядом время от времени платком вытирала пот со лба.

— Зато во второй жизни, когда мы с Глашей фрейлинами при Императрице Марии служили, считай никаких угроз для жизни и не было, — продолжала свой рассказ Кира, напрочь проигнорировав реплику товарки. — Ну разве что тебя кто-нибудь из соперниц к молоденькому Гвардейцу приревнует и отравить попытается. Так я после того, как жизнью Медич прожила, такие поползновения за три дня до их осуществления чувствовала.

Так что вы, Андрей Александрович, не правы были, когда говорили, что у нас с Глашей опыта придворной жизни нет, — внезапно заключила Кира. — Не всякая Графиня за всю свою жизнь и с десятой частью того, что мы пережили, столкнется.

Услышь Андрей нечто подобное всего-то полу часами ранее, пожалуй бы он разразился бы спичем на тему, что кинушка про войнушку и сама война это понятия имеющие между собой мало общего. И любителям компьютерной игры в танчики вряд ли кто доверит управление Арматой. А уж касательно суицидальных наклонностей, которые по утверждению Киры, должны были быть взращены по ходу просмотра истории чужой жизни, так и вообще слов приличных найти бы не смог. Вот только недавний опыт жизни в теле Бориса наглядно ему показал, что ни о каких фильмах тут и речь не шла. Он ведь и вправду все это время, вплоть до смерти, был удачливым вором Гильдии Тишайшего. О чем говорить, если и сейчас, снова став Андреем, Белов в считанные секунды и совершено незаметно, смог открыть футляр, лежащий в кармане у Глаши, и извлечь из него Черный камень Души, который тут же перепрятал себе под подушку. Такой трюк требовал многолетней практики, к тому же не просто отточенных навыков, но и врожденного таланта, коим Андрей ранее никогда не мог похвастаться.