Берова тропа

Глава 9. Недомогание

Ольг был умным мужчиной — когда заставлял себя силой остановиться, конечно. В иное время он как тот взбесившийся конь мчался, дороги не разбирая, сквозь кусты и леса, обдирая бока и хлопьями пену роняя. Знал за собой такую беду, ругал себя нещадно, а все равно приходил новый день — и коня несло. Молод ещё, зелен. Может, и взаправду ему рано князем становиться?

Мудреет Бурый, похоже. Несколько лун назад ему подобная дикость и в голову бы не пришла. Конечно же, лучше него нет никого, он самый сильный и прозорливый. А теперь смотрит Ольг на себя и понимает: баран, как есть баран. И дел бараньих наворотил, которые срочно надо исправлять.

Вот Марика, к примеру. Ведьма, конечно, тут уж ничего не изменить, да и нужно ли? Но как можно было не заметить ее возраста?

Старухи ведь пахнут иначе, и кожа у них совсем другая, и упругие девичьи перси невозможно перепутать с иссохшей старушечьей грудью. А перепутал, и это значит — колдовство, конечно. Вот только в какой момент оно вершилось? Где она настоящая — ночью ли в его руках, или днём, ворчащая, морщинистая и седая?

Не утерпел, вызвал к себе ключницу, спросил прямо:

— Вот тебе, Марфа, лет сколько?

— Седьмой десяток уж пошел, Андриевич. А чего вдруг заволновался?

— Тебе мужики нравятся?

Старуха вытаращила глаза и мелко затрясла головой. Ольг невольно заметил, что у нее уж нет половины зубов, и волосы пушистые и тонкие, и глаза тусклые.

— Да говори правду, не бойся. Нужно мне.

— Чего нужно-то, княже?

— Знать нужно. У, старая. Просто скажи, замуж бы пошла сейчас?

— За богатого? — осторожно спросила Марфа.

— За сильного, крепкого. Такого… который еще вполне жеребец.

— За Ермолку, что ли? Да на кой ляд мне он сдался? Он же на десяток лет меня моложе! Ишь, старый пень, выдумал чего! Что, нянька понадобилась?

— А может, ты ему как женщина нравишься, — вкрадчиво произнес Ольг.

— Тьфу на тебя, какая ж я женщина? Ты еще к нему в постель меня уложи!

— Не ляжешь?

— Родимый, зачем мне это нужно? Я уж лет тридцать про это дело и не думаю. Женщина, она же к мужчине для чего приходит?

— Для чего? — замороченно спросил Ольг.

— За ради детишек только. А как женское у нее заканчивается, так и не нужно ей больше.

— Да что ты? Понял. Иди, Марфа. Да не говори ничего Ермолу. Я… пошутил.

Ради детишек только? Хм. А бабы все Ольговские вполне и ради удовольствия на него запрыгивали. И ведьма проклятая тоже. Но женщины у княжича молодые были, не те… у которых женское закончилось. Может, права старуха? Мда, и спросить больше не у кого, стыдно.

Потер ноющую грудь, смахнул пот со лба. Надо было заняться делами, может быть, даже съездить в свою деревню, где, поди, тоже вовсю болтали о его погибели. Да сядешь разве сейчас на коня? Что-то уже и по лестнице спуститься Ольг мог с трудом. Лекарь только плечами пожимал: а что же ты хочешь, княжич разлюбезный, ежели тебя сам бер приласкал? Радуйся, что на ногах стоишь. В конце концов, если бы не ведьминская помощь, ты бы должен был пару лун проваляться в постели. Если бы вообще дожил до того, как тебя нашли.

А Ольг чувствовал, что что-то не так. Отчего же в ведьминской избушке княжич был полон сил, а в родном доме единственное, что хотелось — это спать? И кусок в горло не лез… Пару раз он порывался рассказать лекарю о том, что спал с ведьмой, хоть и околдованный. Не могла ли темная тварь забрать у него силы? Может, от этого и слабость, и уже привычная боль под ребрами, и жар, и темные круги под глазами? Но признаться в таком — постыдно, да и чем ему лекарь поможет? Волхв тут нужен, а нет его, еще пару лет назад волхв ушел к морю. Разыскать его можно, но нужно время, а было ли оно у Ольга?

— Ты мне не нравишься, — сказал как-то поутру Никитка, заглянув в спальню к своему господину и сморщив нос от тяжелого духа пота и болезни, наполнившего горницу. — Выглядишь плохо, а пахнешь и вовсе как издохший пес.

— Ты мне тоже не нравишься, — проскрипел Ольг. — Нет, окно не отворяй, холодно и так.

Никитка хмыкнул и распахнул окно нараспашку. Княжич зашипел. Солнечные лучи резали воспаленные глаза.

— Ты ел?

— Нет. Не хочу. Пил.

— Ясно. Давай, сползай с постели, я велю перестелить. И переодеть бы тебя, а еще лучше — в баню. В бане всякая болезнь выйдет.

— Думаешь? — с сомнением спросил Ольг. — А почему бы и нет?

Марика сушила грибы. Любила она это дело: сначала надо было тщательно вымыть, почистить, выкинуть гнилое или червивое, затем нарезать их крепкую влажную плоть на кусочки, а после уж брать нитку и иголку и шить грибные бусы. Длинные, красивые, ароматные. Развесить по всей избе, потом натыкаться на них на каждом шагу и радоваться, что зима будет сытной.

Было солнечное утро, она уселась на завалинке, мурлыкая песню про белого сокола и морского змея. Рядом стояла миска с нарезанными грибами, в руках была большая игла и красная толстая нить. Подставляя лицо последним, поди, лучам солнца, она неторопливо и даже лениво нанизывала грибы. Торопливые шаги, слышные издалека, ее порядком встревожили. Вскочила, откладывая “рукоделие”, поплотнее укутала плечи шалью. Деревенские так не ходят, не смеют. Нельзя батюшку Бера обидеть громкими шагами, да и мало ли, что в лесу за кустами живет. Деревенские ходят тихо и осторожно.

На поляну из леса выскочил высокий тонкий юноша лет семнадцати: черные кудри под алой шапкой встрепаны, влажные завитки к высокому белому лбу прилипли, лицо раскраснелось, глаза пылают, из-под распахнутого кафтана чуть не пар валит. Куда же ты так спешил, красавчик? Что нужно от лесной ведьмы? И почему точеное его лицо кажется таким знакомым?

— Ты Марика? — быстро и резко спросил он у удивленной женщины.

— А что, ты тут еще кого-то видишь? — вскинула она седую бровь, развела руками и нарочито испуганно огляделась по сторонам.

— Давай, собирайся. Со мной поедешь.

— И тебе здравия, добрый молодец. Не поеду. Прощевай, дела у меня.

И отвернулась, направившись к дому.

В два скачка парень ее догнал, пребольно ухватив за плечо.

— Я не спрашиваю, ведьма, я в известность ставлю. Собирай чего тебе там надобно, и пошли. Телега ждет.

— Не боишься, что руки отсохнут?

— Не боишься со мной пререкаться? Я ведь тебя задушу мигом, а потом даже не вспомню об этом. Выбирай — или быстрая смерть, или со мной едешь.

Марика, ощущая, что парень весь дрожит от волнения, закатила глаза, легко сбрасывая его руку с плеча.

— Грозный какой ребенок! Ты хоть объясни толком, я тебе зачем?

— Ольг умирает.

Женщина замерла. Как это умирает, с чего? Когда он от нее убегал, сверкая голыми пятками, был почти уж здоров.