Страница 8 из 17
– Для чистоты эксперимента верёвку пережгли при первом пуске.
– Семёнов, убью!
– Грешно так мыслить, батюшка!
Служитель веры схватил указку и ринулся ко мне, размахивая ей. Я вскочил с места и уклонился от первого маха, отчего указка заехала по голове сидящего передо мной Лежибокова. Я отступал и палкой досталось ржущему, словно лошадь, Беляшу.
Зажатый между рядами к задней стенке класса, я шагнул навстречу замахивающемуся попу и, ухватив его за кисть, второй рукой прихватил тому локоть и крутанул руку. Отец Фома отбил ещё один земной поклон, встретившись своим лбом с партой Джека, а я выскочил из угла. Матерясь на великом и могучем, отец Фома ринулся ко мне, а я схватил стоящую в углу швабру и занял фехтовальную позицию. В классе стоял хохот и крик.
Проходящие мимо класса директор и Горняков с удивлением уставились друг на друга.
– Что там у отца Фомы за светопредставление?
Открыв дверь, преподаватели увидели стоящего к двери спиной разъярённого и матерящегося батюшку, скрестившего с моей шваброй свою указку, при этом активно нападающего на меня.
– Отец Фома, Семёнов! Что здесь происходит?
– Батюшка представил себя ДАртаньяном и напал на гвардейца кардинала Семёнова!
– Отец Фома, прекратите, Семёнов, в карцер живо!
Толи батюшка не услышал, толи не узнал говорящего, но он развернулся к двери и с размаху треснул палкой по башке идущего разнять драчунов директора, конкретно вырубив того.
В итоге я сидел в карцере до вечера, директор, Лежибоков и Беляш щеголяли перевязанными головами, у батюшки был здоровенный шишак на лбу, а вся гимназия потешалась над рассказами об этих событиях.
На следующем уроке я сидел спокойно, а батюшка, только глянув на меня, морщился словно от зубной боли и трогал свой лоб.
«Кто будет отвечать?» – спросил отец Фома, приложившись к заветной фляге.
– Разрешите, я!
– Не кричи, голова итак раскалывается, кто я?
– Гимназист Семёнов.
– Изыди, Семёнов, видеть тебя не могу.
– Слушаюсь.
– Отвечай уж, учёный. А что, это правда, что сам Папа римский разрешил Фуко этот маятник в людей запускать?
– Так точно, сему есть документальные свидетельства, что ради науки можно маятник запускать.
– О, Господи…
Следующей боевой операцией против батюшки была очередная научная пакость. Дни были солнечные и тёплые, так что перед Пасхой на окно мы установили линзу, сфокусировали её на самый верх доски и насыпали туда горку и дорожку красного со спичек и белого из аптеки фосфора. Репетиция прошла успешно, осталось подгадать, чтобы на уроке с отцом Фомой было солнечно.
Как обычно был спор о науке и религии, который вели и другие ученики класса, когда Фома проговорил.
– И вспыхнет пламя, и очистит от ереси Землю!
Луч солнца через линзу грел фосфор, грел, да и нагрел. Именно после этих слов пламя и вспыхнуло. Ребята из класса закричали, показывая на доску.
– Батюшка, на доске пламя горит от ваших слов.
– Что такое?
– Отец Фома, пламя вспыхнуло, ересь палит!
Батюшка оглянулся и проговорил.
– Вот оно как, что Слово делает!
– Батюшка, вы аки святой, своими речами тьму разгоняете.
Отец Фома, видать, настолько обомлел от увиденного, что застыл, раскрыв рот, смотря на угасающий огонёк. Когда огонь потух, он с благоговением проговорил: «Чудны дела твои, Господи!»
В преподавательской отец Фома раз двадцать рассказал о пламени, вызванное его словами. Причём, если вначале это был маленький огонёк, то к двадцатому повтору весь класс пылал в очистительном огне. Ко мне подошёл Горняков.
– Лёша, что там с попом нашим произошло, неужели огонь снизошёл от его слов?
– Все было гораздо проще и научнее.
– Вот же засранцы.
В этот же день Горняков рассказал преподавателям, как было дело.
Расстроенный батюшка сидел со мной и пил принесённый мной кагор.
– Лёша, ну как же так? Я уж было подумал, что силой слова могу зажигать пламя!
– Отец Фома, есть люди, которые это умеют делать, настолько сильна их вера в свои силы. Ведь, все мы дети Бога, а значит, можем делать очень многое. Просто мы не верим в себя, ограничивая свои силы словами "это нереально". А я продемонстрировал вам науку.
– Знаешь, Лёша, я общаясь с тобой, стал задумываться о наших спорах. Возможно, ты и прав в том, что Господь даёт нам знания, которые мы сможем осмыслить и реализовать. Постепенно даёт, но они направлены на познание природы, как детища Бога, а знания – это мысли Бога, данные своим детям.
– Мне кажется, что вы это очень точно сформулировали, лучше и не скажешь.
– А вот ты молитвы не учишь, не веришь в их силу.
– Верю, батюшка. Верю в силу мысли, а молитва помогает нам настроиться на нужные мысли – добрые и божественные.
– Разрешаю тебе на мои занятия не ходить, все равно тебя не переделаешь, а мне спокойнее будет.
– Я переговорю с ребятами нашего класса, чтобы не пакостили вам.
– Хоть какая-то от тебя польза есть, Алексей, ха-ха-ха!
Но воевали мы не только с учителями, шалили гимназисты и с прибытком. К слову говоря, одеждой даже в небедных семьях дорожили. Поэтому обновы покупались старшему из детей, а остальные донашивали то, что осталось от братьев. Даже гимназисты щеголяли в шитых-перешитых брюках. А так хотелось штанов прямо от портного! Так что пацаны выдумывали разные ноу-хау, как поменять поношенные брюки на новые.
На перемене мы компанией стояли в коридоре, где парни травили байки. Рассказывал Тяпкин, который с Ляпкиным и Докторовым провернули очередную махинацию.
– План был такой. Выбрали двор с собакой без намордника и хозяином, которой булочную держит. Вначале пса раздразнили, он, естественно, огрызался, и я тут же собаке подставил штанину. Она как вцепилась в неё, еле вырвал. Дальше дыру разорвали пошире и пошли к городовому. Страж правопорядка составил акт, по которому владелец собаки должен был заплатить за разорванные штаны. Мы уже четвёртого так переодели!
– Ну, комбинаторы! С кем я связался…
– Ха-ха-ха!
Если в классе всё было более-менее ровно, то на перемене я столкнулся с классовой несправедливостью. Классовой в том смысле, что старшеклассники обижали всех, кто был младше. Мы с приятелями зашли в гимназическую столовку, где на входе я столкнулся с крупным, выращенным на настоящем сливочном масле и парном молоке с копчёными окорочками, бугаем. Парень был высокий и от природы довольно плотный, толстокостный и толстокожий, я бы сказал.
– Куда прёшь, щегол!
Я шёл первым, поэтому понял, что обращаются ко мне, но по инерции переспросил: "Это ты мне?"
– Тебе! Гони за вход двадцать копеек.
– Это почему?
– По кочану, баран.
Он схватил меня за грудки и потряс, отчего я болтался словно Буратино в руках Карабаса Барабаса. Хорошо ещё, что он меня на вбитый в стену гвоздик за шкирку не подвесил, наверное потому, что гвоздя не было.
– Ты че, лапоть, оглох!?
– Нет.
Я пошарил в кармане и нашёл копеек тридцать, достав всё, что было. Естественно, он загрёб себе все деньги.
– Молодец, щегол, завтра ещё тридцатку принесёшь, а не то!..
Парни молча стояли, младшие ученики тоже старались быстрее проскочить мимо разборок. Кабан пошёл покупать себе обед, а вслед за ним и мы.
– Пацаны, это что за кекс?
– Прохор Усладов из 8-Б, сын купца первой гильдии. Здоровый чёрт.
– И часто он так трясёт молодняк?
– По-разному…
Я вспомнил повести "Очерки бурсы" Николая Помяловского, где он рассказывал о нравах бурсаков, Лермонтова и других военных о нравах в кадетских и юнкерских училищах, свою школу конца 20-го века – так было во все времена и всё зависело от наглости учеников.
– Лёх, о чем задумался? Ты бери себе еду, а мы скинемся и заплатим.
– Спасибо, парни. Сейчас подкреплюсь и разберёмся с этим Усладовым.
Прохор поел и вальяжно вышел из столовки, а я выскочил из-за стола и засеменил следом. На выходе я его нагнал.